Белое на белом
Шрифт:
«Коим я никаким образом не являюсь…»
— Якоб, напомни, как меня зовут? — улыбка скользнула по губам юноши.
— Оливер айн Вимпер, господин, — поклонился старик.
«Хорошая фамилия. Подходящая. Хорошо хоть имя прежнее, иначе сколько пришлось бы изображать задумчивого и рассеянного… мм… скажем поэта. Стихи, которые я писал в юности, были совсем неплохи…».
— Спасибо, Якоб. Можешь идти.
Роликовая дверь с шорохом закрылась за вышедшим слугой. Оливер продолжал свой или очень-очень поздний ужин или очень-очень ранний завтрак. Названия для трапезы, проводимой в час ночи, кажется, так и не придумали.
Бифштекс
«…рассмотрев письмо… удовлетворить просьбу о зачислении… Черной Сотни…».
Снег…
Снег…
Снег…
Флегматичный юноша сидел на деревянной лавке в вагоне третьего класса. Любой, кто дал бы себе труд задуматься над этим, с легкостью определил бы, что юноша — из небогатых горожан. Сын купца средней руки, приказчик, слуга в особняке… Для рабочего он слишком хорошо одет — черный сюртук, пусть и не из самой дорогой ткани, но хорошо сшит, брюки, вместо привычных рабочим штанов, аккуратно вычищенные ботинки. Будь же он дворянином, пусть даже самым захудалым — никогда бы не сел в вагон третьего класса.
В вагоне было шумно: пассажиры не стеснялись громко переговариваться друг с другом и даже кричать приятелю, которого толпа оттеснила к противоположной стене «Хэй, Вилли, а помнишь тот вечер, когда ты налился пивом в кабаке у старого Зеппа?». Рабочие, горожане, их жены и дети, служанки и кухарки, обеспеченные крестьяне — ибо богатые крестьяне встречаются только в сказках — моряки и солдаты. Простые люди, не отягощенные условностями и воспитанием. В одном углу убервальдские шахтеры пустили по кругу «монашку» — толстую бутыль темно-зеленого стекла с дрянным вином. В другом два старика-солдата, возвращавшиеся после многолетней службы в родные края, громко вспоминали битвы, в которых они вместе участвовали. В третьем — два горожанина спорили о том, кто на самом деле правит Шнееландом и под чью дудку пляшет король Леопольд. Первый ставил на кардинала Траума, второй — на канцлера Айзеншона. Каждый из спорщиков был готов схватить второго за грудки, чтобы отстоять точку зрения на предмет, никаким образом их не касавшийся. Вокруг продолжала кипеть вагонная жизнь.
Женщина кормила округлой белой грудью отчаянно чмокающего ребенка, замотанного в одеяло, пожилой мужчина набивал узловатым пальцем глиняную трубку, которую тут же и прикурил от газового светильника, болтали без умолку две тетушки-соседки, запел заунывную песню без слов вдрызг пьяный мужик, кто-то решил подкрепиться и достал судок с тушеной капустой — запах поплыл по вагону…
Юноша пошевелился, невольно потеснив заснувшего было соседа-крестьянина — широкие плечи имеют свои неудобства — и полез в свою дорожную сумку. Капуста напомнила, что он давно уже не ел — а в вагон-ресторан пассажиров третьего класса не пускали — и он решил подкрепиться. Отломил кусок от копченой колбасы, так отчаянно пахнувшей чесноком, что драккенские вампиры — существуй они в реальности — умирали бы взводами от одного только запаха, полез за хлебом…
— Вилли, приятель, что ты мучаешься? Возьми!
Вилли поднял взгляд и увидел протягиваемый нож.
Нож.
Потертая и засаленная
Железный клинок, потемневший от пролитой и не вытертой крови…
Сверкающая полоска острейшего лезвия… Сразу видно, что достаточно легко прикосновения и то, что ты хочешь разрезать разойдется пополам… Такой нож легко войдет в мягкое трепещущееся тело… Обнаженное бьющееся тело… Женский крик… Крик… Крик… Кровь…
Юноша вздрогнул, секундное видение исчезло.
— Спасибо, мастер Теодор, — спокойно поблагодарил он и принялся отрезать хлеб от ковриги, купленной еще в соседнем государстве. Нож был тупой.
Парень выпрямился и принялся жевать колбасу с хлебом, с завистью присматриваясь к мелькавшей в руках шахтеров бутылке. Он не отказался бы смочить горло, тем более, что пить хотелось ужасно.
Горло пересохло.
Глубоко под подкладкой сюртука лежали две бумаги, для надежности заколотые булавкой. Паспорт королевства Орстон, согласно которому парня звали Вильгельм Питерсон, был он сыном уважаемого булочника Вольфганга Питерсона, от роду ему было восемнадцать лет, и ехал он повидать родную тетку. Все, кроме возраста — неправда.
Рядом с паспортом лежал конверт, плотной желтой бумаги.
«…рассмотрев письмо… зачислении… Черной Сотни…»
Снег…
Снег…
Снег…
«Sanguis est bene… мм… sanguis est bene quando… мм… краска… краска… a pingere…»
Поезд медленно втягивался в город, а человек, прижавшийся к крыше почтового вагона, вспоминал изречения на эстском языке, медленно покрываясь коркой снега. Мысль вылезти из отсека на крышу уже не казалась идеальной, несмотря на то, что здесь охрана его никогда не заметит. О, а вот и удобный случай!
Крестьянин, привезший в Бранд воз сена, хмуро провожал взглядом проползавшие мимо вагоны. Телега стояла рядом с рельсами и стенки вагонов иногда задевали торчащие особенно далеко стебли. Он поежился, закутываясь в войлочную куртку, достал из-за пазухи плоскую кожаную флягу и сделал солидный глоток. В воздухе запахло дешевым деревенским шнапсом.
«Машины… — недовольно подумал он, — Везде одни машины… По дорогам ездят они, по улицам — они, по рекам плывут они, по морям — они… Заполонили все. Разве что по небу еще не летают…»
Тут крестьянин вспомнил рассказ своего шурина, который клялся, что сам лично разговаривал с человеком, который бывал в Брумосе и видел там машины, которые прямо на самом деле летают по небу. Только крыльями не машут…
«Если так, то честную лошадку скоро можно будет увидеть только в зверинце. Говорят, уже машины вместо рабочих работают… Как бы вместо крестьян землю пахать не стали…»
Он усмехнулся последней шутке и опять потянулся к фляге. Мимо ползли последние вагоны, с узкими зарешеченными окошками под самой крышей.
Сильный толчок качнул телегу и шнапс выплеснулся на грудь.
— Кто там шуткует? — обернулся недовольный мужик.
Из-за телеги вывернулся худенький остроносый парнишка со свертком на плече.
— Спасиба, браток, — широко улыбнулся он и скрылся в щели переулка прежде, чем крестьянин дотянулся до кнута.
В ночной темноте следить за спрыгнувшим с поезда юношей было некому, поэтому никто и не удивлялся тому, что парень проделал после того, как сбежал от крестьянина с так удачно стоящей телегой.