Белое проклятие (сборник)
Шрифт:
Оставались рейсы на Восток. Как десант, заброшенный через линию фронта, волнует армию, так и судьба восточников будет весь год волновать экспедицию. Честь экспедиции, ее боль и гордость – станция Восток. В полярную ночь не дойти до нее, не долететь, случится что на ней и люди смогут помочь восточникам разве что сочувственной морзянкой. С Востока будет начинать ежедневные сводки на Большую землю Шумилин, и первые тосты в кают-компаниях береговых станций будут за восточников и за их удачу.
Поначалу Мирный встретил новую смену так, словно хотел опровергнуть людские домыслы об Антарктиде. Солнце не уходило с безоблачного неба, нестерпимый свет заливал белое покрывало припайного льда, у которого пришвартовалась «Обь», каменные скалы островов и
– Вот тебе и Антарктида! – поражался Филатов, которому даже в одной кожаной куртке было жарко гонять трактор по припаю – Сочи!
– Накаркаешь, – весело упрекал его Дугин. – Сплюнь три раза и по дереву постучи.
В такую погоду летать бы на Восток борт за бортом, да не успели смонтировать самолеты, прибывшие на «Оби» в разобранном виде. А только собрали и прогнали моторы – началась пурга. Не очень жестокая, для Антарктиды и вовсе хилая – так, метров двенадцать в секунду, но летчикам крылья она подрубила: низкая, без всякого просвета облачность отсекла Мирный от солнца.
Пурга закрыла дорогу на ледяной купол. Взлететь с полосы и пробиться через облачность было делом хотя и не безопасным, но возможным, а как возвращаться? В Мирном слепая посадка – игра со смертью в очко: либо в ледниковую трещину угодишь (их вокруг аэродрома как паутины в неухоженном доме), либо с барьера на припай грохнешься…
Не повезло! Начальник летного отряда Белов в пух и в прах разносил техников: не могли хотя бы на сутки раньше подготовить ИЛы к полету. Техники, и так забывшие, что такое нормальный сон, разводили руками – что могли, то и сделали, не роботы.
Пурга бушевала десять дней. Чуть стихло – полетели на Восток, а там туман, не нашли станцию. Раньше, когда она была обитаемой, радист давал привод, тянул к себе самолет на эфирной ниточке. А теперь повертелись и вернулись обратно. Тут снова на Мирный обрушился стоковый ветер с купола, прождали еще четыре дня. Еще два раза пробивались к Востоку – опять вхолостую: район станции окутала поземка. И виноватых нет, природе строгача не влепить.
Так и прошел январь, золотой летний месяц, когда на Восток летать – одно удовольствие, круглые сутки светло и еще тепло, не ниже сорока градусов.
В начале февраля над Мирным засияло солнце, а спутники Земли донесли, что над Центральной Антарктидой видимость «миллион на миллион». И очередную попытку Белов предпринял с верой в удачу.
– Я живу до сих пор потому, что Сереге было скучно, – смеялся Белов, когда заходила речь о его дружбе с Семеновым.
А произошла эта история много лет назад и при обстоятельствах, которые тогда вовсе не казались Белову забавными. Над Таймыром свирепствовала пурга, ни одна станция самолет не принимала – облачность до земли, снизишься – врежешься в горы, которые здесь то ли Бог, то ли черт повсюду разбросал. Тут и случилось, что отчаянные призывы Белова поймал молодой радист со станции Скалистый Мыс, который закончил передавать сводку и от нечего делать гулял по эфиру. Выглянул радист в окно – над станцией чистое небо, пурга пошла стороной. И отбил: садись на Скалистый! Когда самолет приземлился, мотор чихнул раз другой и затих: бензин кончился.
О Белове говорили всякое. Был он уже в те годы известный полярный летчик, о нем писали в газетах, печатали его портреты. А человеком считался нелегким. Проскальзывало в нем и свойственное многим знаменитостям высокомерие, и сгрубить он мог просто так, ради красного словца, и небрежно отозваться о мастерстве коллеги, если почему-то его недолюбливал, но в то же время был Николай Белов удивительным летчиком, лихим и мудрым, готовым на любой риск, если требовалось спасти человека. Кто знал
Была и еще одна красивая черта у Белова: преданность полярникам. Наверное, потому, что он считал их ровней – в том смысле, что профессии полярников и летчиков по большому счету одинаково опасны, а ничто так не помогает выжить в высоких широтах, как взаимное доверие, выручка и дружба. Его легко можно было уговорить на самый рискованный полет, если того требовали обстоятельства – не иначе: жизнь свою Белов ценил высоко, а потому хитрить с собой не позволял и обманувшего доверие не прощал.
В Мирном смеялись: Белов поклялся сбрить полбороды, если в течение недели не доставит первую пятерку Семенова на Восток. Понимая, что угроза нависла не только над бородой начальника (которой тот, впрочем, не очень-то дорожил), но и над его профессиональной честью, летчики готовились к очередной попытке особенно тщательно. На этот раз Белов и его второй пилот Крутилин набрали в ИЛ-14 горючего сверх всякой меры: из последнего январского полета, когда два часа блуждали в районе станции, вернулись домой с чайной ложкой бензина в баке. И потому Белов попросил Семенова – не потребовал, на что имел право, а именно попросил как друга – в первый рейс взять самый минимум вещей. Счет шел на килограммы, и восточники семь раз прикидывали, прежде чем утвердили перечень необходимого для расконсервирования станции груза. В этом перечне были: два аккумулятора весом тридцать пять килограммов каждый для стартерного запуска дизелей, радиоприемник на батарейках, две паяльные лампы, мощная, размером с двухведерный примус, авиационная подогревальная лампа АПЛ, свежие продукты из расчета на неделю, теплая одежда и спальные мешки. Никаких личных вещей, кроме зубных щеток и мыла, даже банку любимых маринованных огурцов Семенов беспощадно вычеркнул – лучше три лишних литра бензина. Итого получилось килограммов двести, да еще пятеро людей в одежде тянули на полтонны – и весь груз. Штурман придирчиво все проверил, убедился, что восточники не схитрили, и доложил командиру корабля о готовности.
И тут произошло событие, которое долго потом веселило Мирный, а в последствии даже вошло в полярный фольклор. Уже были сказаны последние «ни пуха ни пера» и другие ритуальные слова, уже Белов увеличил обороты и собирался скомандовать: «От винтов!», когда на полосу с неистовым лаем ворвался старожил Мирного Волосан. Пришлось вылезать из самолета прощаться, нельзя обижать самого известного в Антарктиде пса, обласканного полярниками всех экспедиций. Но вдруг выяснилось, что Волосан прибежал на полосу вовсе не из сентиментальных побуждений – за ним с поднятой палкой гнался биолог Величко. Волосан с визгом бросился к своему любимцу Бармину, и тот на всякий случай втащил его в самолет.
От Величко затребовали объяснений.
– Этот плут, этот негодяй, – гневно восклицал Величко, – разорвал двух пингвинов! Не для него, видишь, сказано, что Антарктида – заповедник! Вылезай, мерзавец!
Чувствуя себя в безопасности, «плут и негодяй» весело скалил зубы.
– А ордер на арест есть? – потребовал Бармин.
– Вон они, два ордера лежат на припае, можешь полюбоваться! Преступника покрываешь?
– Преступника? – Бармин склонился над Волосаном. – Чудовищное оскорбление! Он законный пассажир, у него есть билет!