Белое проклятие
Шрифт:
— Какую там, к черту, книгу?
— «Капитана Сорвиголову», в академической библиотеке она вечно на руках. Убежал куда-то читать.
— Я прошу…
— Только после него, неудобно забирать, академик все-таки.
— Убью! — рычит Мурат. — За ним спецрейс, важное заседание из-за него откладывают, государственный человек, понял? Чтобы через пятнадцать минут был на вертолетной площадке, как штык!
— Мурат, я десять раз тебя просил, чтобы никаких вертолетов в Кушкол не посылали, лавины слишком…
— Приказ сверху — сверху! — соображаешь? Не празднуй труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался южных склонов. Так через пятнадцать
— На этом заседании, — жалуется Алексей Игоревич, — я нужен просто как голосующая единица, один начальничек защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря, небольшую группу я готов для начала организовать при своем институте, при своем — потому, что легче будет обойти бюрократические рогатки.
— Но ведь это замечательная идея! — пылко восклицает мама. — Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!
— Я не закончил, с одним условием, — улыбаясь говорит Алексей Игоревич.
— Я и в самом деле с удовольствием перечитаю «Капитана Сорвиголову», у меня его лет сорок назад отобрал на уроке учитель физики.
Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников можно будет получать информацию о формировании лавин по всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся. Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со свойственной ей энергией берет быка за рога.
— Считайте, что книга ваша, — великодушно обещает она. — А не будет ли у вас затруднений со штатами?
— Во-первых, — веско говорит Алексей Игоревич, — у каждого уважающего себя директора института имеется «заначка», и, во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на пять-шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете представления о моих научных работах, но об «эффекте Введенского» должны знать. Когда несколько лет назад я принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил! И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку обслуживающего персонала, он ссылается на «эффект Введенского» и заставляет изучать мой опыт. Что же касается будущей группы…
— Летит, — прислушиваясь, сообщает Вася. — У-у-у…
— Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, — говорю я. Мы вас проводим.
«Дальше — тишина»
От вездехода Алексей Игоревич отказывается, ему хочется подышать свежим воздухом. Впрочем, до вертолетной площадки несколько минут ходу.
Мы идем и мечтаем о том, какой красивой может стать наша жизнь.
— Академика нужно ковать, пока он горяч, — свирепо шепчет Олег. — А вдруг он пошутил?
— Если пошутил, — Рома толкает меня в бок, — то не видать ему «россиньолов», так и скажи.
— «Требуй для всех понемногу, — советует Гвоздь, — и не забудь про меня!» Я имею в виду мой будущий персональный оклад.
Я и без их наглых подсказок
И я тихо мечтаю о том, какой прекрасной может стать жизнь. Я не страдаю излишней доверчивостью, мой скромный жизненный опыт убедил меня в том, что ничто другое люди не забывают с такой легкостью, как свои обещания. Это даже не считается предосудительным — обнадежить клиента и напрочь забыть о его существовании, едва лишь он перестанет зудеть на ухо; наоборот, почтительное удивление и даже подозрение в том, все ли у него на месте винтики, вызывает человек слова, этот голубоглазый чудак, который пуще всего на свете боится прослыть трепачом. Таких нынче днем с огнем не очень-то найдешь, они старомодны и смешны, как пиджаки с ватными плечами и брюки паруса. Куда современнее мой друг Мурат: будь на месте Алексея Игоревича Мурат, я не поверил бы ему, поклянись он самой длинной и замысловатой клятвой, потому что знаю, что выполняет он обещания только и исключительно тогда, когда это ему выгодно.
А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно — не только потому, что уж очень хотелось поверить, но, главным образом, потому, что он оставил у нас до осени свои «россиньолы», как древние когда-то оставляли заложников. А если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно, поживем — увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего более умного им в голову не приходит.
Вертолетная площадка находится за «Актау», со стороны южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно, лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул.
— И в медпункте пусто, — приподнявшись на цыпочки и заглядывая в окно, говорит мама. — Его тоже перевели?
— На безопасную сторону, — отзывается Надя. — Мурат распорядился в первую очередь.
— Умница, — хвалит мама. — Я знала, что в конце концов он прислушается к голосу разума. А в какое помещение?
— В очень хорошее, — туманно отвечает Надя. В какое же?
— В хорошее. — Надя прячет улыбку. — В библиотеку.
— Что-о?! — Мама хватается за голову. — Он сошел с ума!
— Впустить лису в курятник! — подливает масло в огонь подхалим Гвоздь.
— Они разворуют нам все книги!
Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с торца и — становимся свидетелями редкостного зрелища.
Гул, который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки, огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат, прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху руки, взывает к лучшим чувствам: