Белое проклятие
Шрифт:
— От винта!
Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам, бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется Мурат.
— Предоставь его мне, — вполголоса говорит Надя и чарующе улыбается Мурату. — Мы с Максимом поражены, как организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне поздравляю вас, Мурат Хаджиевич.
Я еще не видел ни одного человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина.
— Преувеличиваете, — скромничает Мурат. Он еще сердит, но основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. — Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она воспринимает только при-казы!
— Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, — простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. — Не каждому это дано.
Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок, свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата.
— Если бы каждому, некем было бы командовать, — соглашается покладистый Мурат. — Однако не об этом речь. Какого черта академик…
— Мурат, при даме… — упрекаю я.
— Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола…
Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за маленького Хаджи, проклинает Абдула, который своим усердием не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется на Уварова, который поставил руководство в невыносимые условия. Я в свою очередь упрекаю, что сделано еще далеко не все: жильцы дома № 3 не переселены, не закрыты лазейки, через которые туристы просачиваются из «Актау», и прочее. Что же касается академика, то он успел дочитать «Сорвиголову» лишь до середины, и если бы Захаров часа два его подождал…
— Намылят мне холку за твоего академика, — бурчит Мурат. Известный человек, лауреат, а ведет себя как трехрублевый фан.
— Это который за трешку в день угол снимает, — комментирует Наде Гвоздь. — Очень легкомысленная публика, мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от нее подальше.
— Распустил ты свой персонал, — неодобрительно говорит мне Мурат. — Теперь так: скажи академику… нет, Надежда Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек несерьезный… скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через два, пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него неприятностей вагон и маленькая тележка… А тебе чего надо?
— Олег и Хуссейн… послали передать… — Вася бежал и еще не отдышался. — Свежая лыжня у четвертой лавины!
Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению, пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из контрольно-спасательной службы — спасатели-то были в оцеплении — и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех инцидентов — Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта, что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.
— Будут жалобы, — цедит Мурат, — Абдул оформит тебе десять суток, это я тоже гарантирую.
— Мы в порядке самозащиты, — оправдывается Вася. — Не здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!
Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас — зона смерти, конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре, необъятно огромная ослепительно белая четвертая, будь она проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее предчувствие. Не люблю я таких приключений — по своей воле идти в пасть к дракону. Ну, Вася — ему море по колено, еще не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?
— Тишина-то какая, — делится своим наблюдением Вася, — будто…
— Цыц! — обрывает его Гвоздь.
Могильная тишина в зоне смерти — это действует даже на мою психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько десятков метров. Ну а «Дальше — тишина».
Я не выдерживаю.
— Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся к вездеходу и жди нас там.
Она делает вид, что не слышит.
— Надя, прошу тебя…
— Возвращайся сам, — не оборачиваясь, бросает она.
Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.
— Я говорил, что их догонят! — торжествует Вася. — Знай наших!
Нижняя часть склона оголена.
Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды не оставались бы под этим гнусным склоном. «На том свете темно, — говорит в таких случаях Олег, — до чего ни дотронешься, холодно. Дёру отсюда, братишки!»
Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.
— Мы за ними… они лэсенкой на склон… мы им: «Спускайтесь, там гибэль!» — сбивчиво рассказывает Хуссейн. Они смэялись… вот этот смэялся, обзывал!
Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа — Анатолий…
Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех завалило, но трое остались живы-невредимы.
Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.
— Искусственное дыхание! — волнуется Мурат. — Массаж!
— Все сделали, — сдавленно говорит Олег, — опоздали… Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно она…
На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.
— Перелом шейных позвонков. — Надя встает. — Мгновенно…
— Хуссейн, этих переписать, — командует Мурат. — Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не было.
— Дежурный там был, — вступается за Хуссейна Рома. — Они его заперли и взяли лыжи.
Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким красивым, бедная дурочка…