Белое снадобье
Шрифт:
Арт отвечал на вопросы скучным, ровным голосом.
— У меня впечатление, — вдруг сказала машина, — что его угрюмость, как бы внутренняя замороженность, в общем для него привычны. Он не стал таким с момента ссоры в баре. Скорее всего, причины формирования такого характера лежат где-то глубже…
Марквуд посмотрел на Фрисби. Вот перед ним сидит ладно скроенный человек лет тридцати, с правильными, но маловыразительными чертами лица и ждет очередного дурацкого вопроса. Человек, устроенный так же, как оп. Его земляк по планете. И он не понимает его, не знает его. Словно все они заряжены одноименными
— Послушайте, Фрисби, — сказал Марквуд, — для чего вы живете?
Фрисби поднял глаза и посмотрел на Марквуда. Он, должно быть, ожидал улыбки, но Марквуд был серьезен.
— Не знаю, — медленно сказал он. — А вы знаете? Вы человек образованный, а у меня четыре класса за душой. Вы даже книги, наверное, читаете. Вот и объясните, для чего вы живете.
— Не знаю.
— А чего ж вы меня спрашиваете?
— Мне на минуту показалось, что у вас есть цель в жизни. Что вы, в отличие от меня, знаете, для чего вы дышите и шевелитесь. Мы ведь все дергаемся, как заводные игрушки. Бегаем, чтобы было что поесть, где поесть, на что купить, с кем лечь спать. Это все не цели…
— А… Верно… Цель — это другое. У меня, если подумать, бывали цели…
— Легкое отклонение от нормы, — послышался в ухе у Марквуда голос машины, — разговор о цели имеет для Фрисби эмоциональную окраску.
— Какие же? — спросил Марквуд.
— Разные, — пожал плечами Фрисби, — в разное время разные. Бывают цели поменьше, бывают покрупнее. А бывают и такие, которые помогают жить.
— Еще раз обращаю внимание, — пискнуло в ухе у Марквуда, — разговор о целях волнует его, но он старается держать себя в руках.
— Возможно, — кивнул Марквуд Фрисби. — Даже не возможно, а безусловно. Вопрос в другом. Ну хорошо, у вас есть цель. Вы ее достигаете. Допустим. А что дальше? Вы ставите себе новую цель?
— Не знаю, — покачал головой Фрисби. — Я в философии не разбираюсь. Каждый живет, как может. Один — одним, другой — другим. Люди себе цели не ставят. Жизнь их ставит.
— А вам какие цели ставила жизнь?
— Разные. Я вот когда был совсем еще сопливым, поставил себе целью стать сильнее одного мальчишки, который меня тиранил… — Фрисби слегка улыбнулся, словно ему было приятно вспоминать, как его тиранили. — Я устроил себе что-то вроде турника из куска трубы. Сначала я не то чтобы подтянутся, даже висеть толком не мог. А потом пошло…
— И вы поколотили своего тирана?
— Да. Это был хороший день.
— Мне кажется, у вас должна быть сильная воля.
— Может быть, — пожал плечами Фрисби. — Не знаю.
— Но вы ведь, кажется, пристрастились к героину и все-таки сумели бросить. Так во всяком случае вы говорили мистеру Коломбо.
— Это правда.
— Но бросить героин чудовищно трудно. Практически невозможно. Он же включается организмом в процессы обмена. Что вас заставило бросить?
— Все датчики регистрируют эмоциональное отношение к вопросу, — предупредила машина.
— Мне повезло, — еле заметно усмехнулся Фрисби. — Я полюбил одну девушку. А она повесилась. Из-за белого снадобья. Она, выходит, тоже была волевым человеком. Обычно нарки умирают медленно. Так, что они даже сами не замечают, как окочуриваются, не говоря уж об окружающих. Может, это потому, что и жизнь-то нарка трудно назвать жизнью… Так… А она решила умереть сразу… Тогда я и надумал бросить.
— Почему? Вы были потрясены ее смертью. Я понимаю. Но все-таки как вы бросили? Наоборот, в вашем состоянии тогда естественно было бы искать успокоения в наркотиках.
— Наверное, вы это понимаете лучше. А я думаю, что мне удалось все-таки бросить из-за сильного чувства.
— Любовь к этой девушке?
— Нет, не совсем. Мне кажется, из-за любви того не сделаешь, что сделаешь из-за ненависти.
— Эта тема необыкновенно для него важна, — сообщила машина Марквуду. — Он справляется с волнением только усилием воли. Не нажимайте на него.
— Простите, Фрисби, я вас не совсем понимаю. Ненависть — это действительно сильная штука. Кого вы ненавидели?
— Был толкач, который сначала меня подколол обманом, а потом, когда Мери-Лу — так ее звали — все старалась помочь мне бросить, он ее убедил, что вдвоем бросить легче. Что она меня лучше понимать будет. В общем, и ее приспособил к шприцу. Его-то я и возненавидел Хотя, если как следует разобраться, — задумчиво протянул Фрисби, — я его возненавидел только потому, что уж очень сильно любил ее, Вот ведь что получается: без любви не было бы и ненависти. — Он усмехнулся и покачал головой, удивленный, должно быть, своим открытием.
— Ну и что, удалось вам еще встретиться с ним?
— Да нет, все это давно было. Одиннадцать лет тому назад… Так вот, вспомнил тут с вами. А так все это дело забытое…
— Сильный сдвиг всех показаний датчиков. По-видимому, ответ представляет сознательную ложь, — пропищало в ухе Марквуда.
— А как его звали? — спросил Марквуд и посмотрел на Фрисби. И без анализа машины видно было, что вопрос был собеседнику неприятен.
— Не помню. Мало ли было толкачей… Если б я всех толкачей, с кем приходилось иметь дело, помнил, у меня б голова давно лопнула бы…
— Безусловно, сознательная ложь, — констатировала машина. — По-видимому, имя и личность этого толкача играют в жизни Фрисби большую роль. Именно играют, а не только играли. Слишком велика эмоциональная реакция. Мне кажется, что следует пойти обходным путем. Постарайтесь узнать, где все это происходило. Когда, мы уже знаем. Примерно одиннадцать лет тому назад.
— Послушайте, Фрисби, вот вы сказали, что ненависть важнее в жизни, чем любовь. Ну, допустим, что вы сейчас так думаете. Допустим даже, что вы правы. Но в детстве вы, наверное, были другим? Пока жизнь не повернулась к вам своей жестокой и грозной стороной.