Белое солнце пустыни. Полная версия
Шрифт:
– Стой. Руки вверх.
Петруха замер от неожиданности и автоматически поднял вверх руки. Кто-то схватил его за запястья и одним мощным рывком легко втянул вместе с винтовкой в окно.
Оказавшись в комнате, Петруха увидел перед собой огромного, тучнеющего уже, усатого мужчину в казацких шароварах и белой нательной рубахе. В полумраке – ставни повсюду были закрыты – разглядел на стене текинский ковер с саблями, гитару и несколько фотографий; под потолком – птицу в клетке, на окнах – занавески, цветы; на одном из подоконников – пулемет «максим», в углу иконостас,
– Ты в чей дом забрался?.. Отвечай! – негромко, но властно спросил хозяин, разглядывая оробевшего паренька.
– Не знаю, – искренне ответил Петруха.
На столе стоял самовар, труба которого выведена была в окно. Возле откупоренной бутылки – «четверти» и цветных пиал стояла деревянная миска с солеными огурцами, лежали полдыни, кусок осетрового балыка и персики.
– Ты что, не слыхал про Верещагина? – удивленно спросил хозяин, внимательно посмотрев на Петруху, и, не дождавшись ответа, вздохнул. – Дожил!.. Было время, в этих краях каждая собака меня знала… Вот так держал! – Усач сжал свой огромный кулак. – А сейчас забыли… – Огорчившись, он налил себе в пиалу из бутылки, взглянул на Петруху и налил во вторую пиалу.
– Садись, пей, коли храбрый, – Верещагин показал на пиалу.
Петруха хлебнул и, выпучив глаза, сразу задохнулся, схватил огурец. Верещагин усмехнулся, затем залпом осушил свою пиалу, даже не поморщившись.
– Это же… спирт, – выровняв дыхание, сказал Петруха.
– Тебя кто прислал? – строго спросил Верещагин.
– Сухов.
– Врешь. Сухов давно убит.
– Как же!.. – хмыкнул Петруха. – Мы с ним Педжент только что освобождали, а вы говорите! – Он снова глотнул чуть-чуть и снова поперхнулся.
Верещагин с симпатией взглянул на парня: он ему все больше нравился… И вдруг – Петруха не понял почему – этот могучий человек загрустил, опечалился… Не мог знать Петруха, что Верещагин в этот момент вспомнил собственного сына, которого у него Бог забрал совсем маленьким…
В ту пору и сбежал с горя и тоски Павел Артемьевич Верещагин подальше от родных мест, пока не очутился, в конце концов, здесь, в этой таможне, на далеком берегу Каспия…
Саид, хотя и был поглощен думами о мести, все же сразу заметил трех всадников, показавшихся из-за бархана. Держа неизвестных в поле своего зрения, он продолжал ехать в прежнем направлении.
– Стой! – крикнул один из всадников. – Стой! Кому говорят!
Другой начал палить. В ту же секунду, как бы «упав» с седла и повиснув на стременах, Саид дважды выстрелил из-под коня по нападавшим.
Двое убитых свалились с коней, третий ускакал, скрылся за кромкой бархана. Саид одним движением снова взлетел в седло, развернулся и поскакал следом. Когда конь вынес его на вершину бархана, он увидел надвигающийся на него отряд Абдуллы. Двое пулеметчиков держали Саида на прицеле, поэтому он опустил карабин.
Отряд
– Зачем ты убил моих людей, Саид? – спросил Абдулла, попыхивая сигарой. – Неужели мир перевернулся, и дружба наших отцов ничего не значит для их сыновей?.. Я послал людей сказать, чтобы ты не искал Джевдета в Сухом ручье. Его там нет. Он направился к колодцу Уч Кудук… – Абдулла говорил спокойно, легкая усмешка кривила его губы, но глаза смотрели печально. – Дорога легче, когда встретится добрый попутчик. Ты будешь моим гостем. – Он подал незаметный знак.
Четверо нукеров подскакали к Саиду и поехали рядом с ним, с двух сторон.
Отец Абдуллы, Исфандияр, дружил с отцом Саида, Искендером; встречаясь время от времени, мужчины проводили долгие часы, сражаясь в шахматы.
Когда Исфандияр умер, Искендер присутствовал на погребении своего друга и положил тому в могилу его любимые шахматы, вырезанные из кости.
– Теперь они мне ни к чему, – сказал тогда Искендер, опечаленный кончиной друга.
– А там они ему к чему? – недоумевал мулла, отпевающий покойника, и положил в могилу четки.
– Как? – удивился Искендер. – А разве «там» мало хороших шахматистов?.. Пусть с ними играет…
А через несколько дней, сильно тоскуя по своему умершему другу, Искендер достал деревянные старые, с обломанными фигурками, шахматы и, сев за столик, расставил их. Покрутив в кулаке пешки, он разыграл, какого цвета фигурами будет играть, и перевернул доску, поскольку ему достались черные. Он решил играть за себя и за своего умершего друга.
Только он занес руку над белыми фигурами, как перед ним на стуле, прозрачно колеблясь и переливаясь, возник дух или тень самого Исфандияра.
«Я сам пойду, – сказал Исфандияр. – И учти, ходов назад не брать!»
– Конечно, – обрадовался Искендер, хоть плохо, но все же как-то различая черты друга.
Они начали игру, склонившись над доской. «Боюсь я за сына, – пожаловался Исфандияр Искендеру, раздумывая над своим ходом. – Ох, боюсь…»
– А что случилось? – спросил Искендер, косясь на бледный силуэт призрака.
«Влюбился в русскую мой Абдулла… Даже гарем его не интересует, понимаешь?»
– Это плохо, – ответил Искендер, еще не ведая, что его сын Сайд подружится с русским и будет питать к тому самые теплые чувства.
«Несколько дней назад ночевал у нас… Стонал во сне… Называл имя: Сашенька…»
– Красивое имя, – сказал Искендер, но спохватился: – Я хотел сказать, плохо, что русская…
«Откуда ты знаешь? – взвился дух Исфандияра. – У тебя были русские женщины?»
– Нет, – признался Искендер. – Но счастливая любовь вообще бывает редко. – Он помолчал. – Ты знаешь, ты умней меня во всем, кроме шахмат… А как у вас там с этими делами? С любовью? – задал он свой главный вопрос, внимательно посмотрев на колеблющиеся очертания друга, сидящего напротив.