Белое солнце пустыни. Полная версия
Шрифт:
Петруха поначалу здорово струхнул и сказал, что отец убьет его за воровство. Студент-большевик оскорбился, разгневался и объяснил Петрухе, что революционеры не занимаются воровством, что акт, который он предложил Петрухе произвести, называется экспроприацией и что это совершенно другое дело. Он тут же привел в пример одного известного революционера, такого же маленького ростом и рыжего, как Петруха, да еще рябого и сухорукого, который, несмотря на все это, отважно грабил банки… – тут студент сказал, что оговорился, что не грабил, а – экспроприировал
Ошарашенный таким примером Петруха решился на экспроприацию. Он спер рулоны кожи, но после этого показываться отцу на глаза отказался.
Студент привел Петруху в местный совет, где товарищи приняли его как героя, радостно и дружелюбно, и сказали, чтобы он плюнул на своего отсталого отца, поскольку теперь вышел на правильную дорогу. Дальше ему привели слова великого пролетарского Буревестника Революции о том, что «в жизни всегда есть место подвигам», и тут же записали в добровольческий отряд, направляющийся в Среднюю Азию для борьбы с тамошней контрой.
Так, в конце концов, Петруха попал в пустыню, где и был зачислен в отряд красного командира Рахимова.
Гюльчатай часто оглядывалась на Петруху и, если бы на ней не было чадры, то он увидел бы, как ласково смотрят на него глаза молоденькой жены Абдуллы. Он нравился ей потому, что не был таким грозным, как муж.
Гюльчатай помогала матери взбивать шерсть во дворе, когда, толкнув ворота, во двор вошел высокий красивый старик в богатых белых одеждах, в чалме. Это был сам «верховный смотритель» гарема Алимхана. Он подошел к женщинам, которые сидели на корточках и махали прутьями, чтобы шерсть была пышнее, и поинтересовался, дома ли хозяин.
Женщины, стыдливо прикрыв нижнюю часть лица чадрой, ответили утвердительно. А взбиваемая ими шерсть вдруг подхватилась смерчиком-вьюном и побежала по двору, взвиваясь. Мать Гюльчатай, Фатима, ударила по вьюну пачкой – тот распался.
Старик, мельком глянув в нежно-серые глаза Гюльчатай, следящие за ним из-под закрывающей лицо чадры, прошел в дом.
– Кто это? – спросила у матери Гюльчатай.
Мать промолчала, вся напрягшись и обратившись в слух – но из дома ничего слышно не было.
Через некоторое время старик в сопровождении отца Гюльчатай вышел на крыльцо, попрощался и, прежде чем уйти, вновь внимательно взглянул на девушку, взбивающую шерсть.
Отец с матерью о чем-то переговорили, и Фатима запричитала, заохала, хлопая себя ладонями по груди.
…Вскоре нукер пригнал десяток баранов в их двор.
Все поняв, Гюльчатай убежала подальше от дома и много часов просидела на бережку арыка – страх сковал ее гибкое, как лозинка, тело.
Сухов, женщины, Петруха и Саид подошли к Педженту на третьи сутки в разгар солнечного
Пыльный каменный одноэтажный городишко, отделенный от пустыни полуразрушенной стеной, был заметен издали из-за дворцовой постройки с куполами и минаретами, возвышающимися над барханами пустыни.
Сухов внимательно поглядел на зубчатую стену Педжента: не притаился ли кто там?
Миновав несколько кривых улочек города, все подошли к дворцу.
Щедро украшенное резьбой по камню и изразцовым орнаментом главное здание дворца было окружено высокой стеной. Дверь, ведущая на внутренний двор, была заперта; над ней была вывеска «Музей Красного Востока».
На песке у входа виднелись следы подков, но Сухов не придал этому значения, полагая, что это следы лошадей местных жителей. Здесь он допустил промашку, видимо, из-за того, что очень торопился скорей покинуть этот ненужный ему Педжент. Он постучался в окованную железом дверь.
– Умоляю, только не в музей! – раздался из-за двери тревожный голос. – Здесь величайшие ценности!
– Погоди, отвори дверь, – сказал Сухов, отметив чисто русское произношение говорящего.
Лязгнул засов, раздался звук поворачиваемого в гнезде ключа.
Саид, тронув коня, на всякий случай свернул за стену дворца, схоронившись там.
Дверь отворилась, и на пороге возник пожилой русский человек с бородкой клинышком и тюбетейкой на голове.
– Ты откуда взялся? – удивился Сухов соотечественнику:
– Я хранитель музея. Моя фамилия Лебедев, – ответил русский.
– Понятно. А я Сухов… Куда делось население? – Сухов повел головой назад, в сторону домишек.
– Спряталось… – Лебедев боязливо покосился вбок, но Сухов и этому тоже не придал значения. Хранитель окинул взглядом женщин в чадрах и еще больше забеспокоился. – Прошу вас, уведите гарем… Здесь величайшие ценности… Понимаете?!
– Вот что, хранитель музея, – сказал Федор строго, – эти девять освобожденных женщин Востока тоже величайшая ценность…
Лебедев хотел было вставить слово, но Сухов прервал его:
– И давайте не спорить… Вопросы есть? Вопросов нет и быть не может. За мной! – скомандовал он, мягко отодвинул хранителя и шагнул во двор. За ним последовали женщины и Петруха.
Лебедев остался у двери, он искоса посмотрел на присланного Абдуллой нукера, который притаился за колонной, угрожающе выставив револьвер и приставив палец к губам…
Сухов вытащил из кармана гимнастерки список.
– Джамиля… Зарина… Гюзель…
Все женщины оказались на месте, кроме Гюльчатай, которая разглядывала вывеску музея, пытаясь прочесть непонятные для нее слова.
– Гюльчатай! – повторил Сухов сердито.
Торопливо перебежав двор, та заняла свое место в шеренге женщин. Сухов оглядел выстроившийся гарем.
…Нукер Абдуллы с чалмой на голове выглянул с галереи верхнего этажа; в правой руке у него был револьвер, а в левой – ломоть дыни, напоминающий полумесяц.