Белое солнце пустыни. Полная версия
Шрифт:
Сухов продолжал лежать на песочке перед домом, держа в пальцах скрученную цигарку.
– На, прикури, – сказал ему появившийся в окне Верещагин и швырнул динамитную шашку вниз. – Прости меня, Господи, грешного… – пробормотал он.
Шашка упала рядом с Суховым – горящий шнур стремительно укорачивался. Сухов спокойно взял ее с песка, неторопливо прикурил от шнура и резко бросил шашку далеко назад – не долетев до земли, она взорвалась.
– Благодарствуйте, – не моргнув глазом, поблагодарил Сухов и глубоко затянулся. Хозяин дома пришелся ему по душе, как и красный командир
Ставня захлопнулась от взрывной волны. Верещагин отворил ее, с уважением взглянул на целого и невредимого Сухова, кинул ему связку ключей.
– Заходи, – коротко сказал он.
…Верещагина теперь мало что интересовало в жизни, поскольку империя рухнула и никто больше его службы не требовал. Он, русский солдат, продолжал охранять здесь свою державу по собственной инициативе. И все же сомнения в правильности своих поступков все чаще одолевали Верещагина, потому что военный человек всегда должен знать точно, кому он служит… Поэтому теперь он все чаще прибегал к единственному средству, которое могло хоть как-то облегчить тоску неопределенности.
– Садись, выпьем, – пригласил Верещагин Сухова к столу, окинув красноармейца цепким, оценивающим взглядом из-под тяжелых век, когда тот вошел в комнату, отперев внешний замок ключом из связки.
– Можно, – сразу согласился Сухов и, усаживаясь, бросил взгляд на фотографии на стене.
На одной из них Верещагин, молодцевато закрутив усы, сидел в мундире и орденах рядом с молодой женщиной в форме сестры милосердия, на другой – стоял над гробиком малыша, в печали склонившись к нему; молодая женщина тоже склонилась к малышу.
– Во дворе павлинов видел? – пьяно спросил Верещагин, проследив за взглядом Сухова.
– Видел.
– Вот на них и сменял мундир… – Верещагин налил в пиалы спирта, а Сухову, как уважаемому гостю, налил в стакан. – Петруха!
– Я… не пью, – заявил еле державшийся на ногах парень.
– Правильно, – одобрил Верещагин. – Я вот тоже это допью… – он, подержав в руке, поставил на стол «четверть», еще до половины наполненную спиртом. – И брошу.
Сухов аккуратно взял свой стакан, стараясь не пролить ни капли, не торопясь выпил и пальчиком вытер усы, не дрогнув ни единым мускулом лица. Это понравилось Верещагину.
– Больно мне твой Петруха по душе, – сказал он, в свою очередь опрокинув пиалу. – Выпьем еще… – И он сделал попытку наполнить стакан и пиалу вновь.
– Погоди, – остановил его Сухов. – Мы к тебе по делу.
– Знаю, – кивнул Верещагин.
– Пулемет дашь?
– Абдуллу ждешь?
Сухов посмотрел на Петруху.
– Да, он сказал, – подтвердил Верещагин.
– Жду, – и Сухов, вытащив из кармана платок, шумно высморкался.
Верещагин понимающе покивал головой.
– Вот что, Сухов, – он помолчал, – была у меня таможня, были контрабандисты, были купцы, караванщики. Тут проходила главная дорога из Ирана на нашу территорию… – Он вздохнул. – Сейчас таможни нет, караванов нет… В общем, у меня с Абдуллой мир. Мне все едино, что белые, что красные, что Абдулла, что ты… – Верещагин вновь вздохнул. – Вот если бы я с тобой пошел, тогда другое дело!
– Так в чем же дело? – спокойно проговорил Сухов. – Пошли.
– Пшли, – подхватил пьяный Петруха, качнувшись и удерживая свою винтовку, которую все время не выпускал из объятий.
Верещагин, окинув гостей взглядом, медленно поднялся из-за стола, глаза его потемнели, он сжал свои огромные кулаки.
– Пошли, ребята, – осипшим голосом сказал он.
– Здравствуйте, – вежливо произнес Сухов, глядя мимо Верещагина в сторону двери.
В дверях стояла женщина, та, что сидела рядом с Верещагиным на фотографии. Она удивленно смотрела на непрошеных гостей, на бутыль со спиртом.
Верещагин обернулся, увидел женщину. Она же, кивнув на приветствие Сухова, вышла в другую комнату.
– Ребята, я сейчас… – пробормотал Верещагин и пошел за ней.
Петруха двинулся было с места, намереваясь идти вслед за Верещагиным.
– Назад, – коротко приказал Сухов.
Петруха, вновь качнувшись, замер на месте. … Женщина в другой комнате плакала, прислонившись к дубовому комоду, отворачиваясь от Верещагина.
– Ты что говорил? – укоряла она сквозь слезы мужа. – Какие клятвы давал?.. Сдурел на старости лет…
– Настасья, – просительно сказал он, одновременно стараясь придать лицу грозное выражение, чтобы видом повлиять на жену.
Но на нее его «грозный» вид не произвел впечатления.
– Мало тебе, что ты молодость мою сгубил, – продолжала Настя. – А сейчас и вовсе вдовой оставить хочешь?!
– Настасья! – повторил Верещагин и, нагнувшись, поднял установленный на подоконнике ручной пулемет.
При этом он даже изменился-внешне – как-то весь подобрался, выпрямился…
– Ой, Паша! Пашенька! Прости, прости, Христом Богом прошу, прости!.. – Жена бросилась к нему, ухватилась за приклад пулемета. – Не ходи с ними! Погубят ни за грош!..
Сухов и Петруха, продолжая оставаться на своих местах, невольно слышали весь этот разговор.
– Пожалей хоть меня! – взмолилась Настасья.
Верещагин взглянул на нее и вдруг увидел лучистые глаза той девочки-медсестры, которая выхаживала его в лазарете. Не выпуская пулемета из рук, он вернулся к «гостям».
– Вот что, ребята, – проговорил он, пряча глаза. – Пулемета я вам не дам.
Сухов тотчас поднялся со стула.
– Павлины, говоришь? – сказал он с иронией, но, спохватившись, вздохнул – он ведь слышал просьбу женщины. – Ладно!.. Пошли, Петруха!
Они прошли мимо Верещагина, опустившего глаза долу и все еще державшего пулемет в руках, прикрыли за собой дверь.
Верещагин, когда гости ушли, взорвался:
– Вечно ты мне поперек становишься! Мундир мой на этих петухов сменяла!.. На черта мне эти разноцветные индюшки?!
– Христос с тобой, Паша! – горько заговорила Настя. – Не гневи Бога! Он все видит… Ведь никого у меня нет, кроме тебя!.. Подумай, что со мной будет…
С грохотом швырнув пулемет на пол, Верещагин схватил пиалу и залпом осушил ее. Настасья, плача, повисла на его руке.