Белое солнце пустыни
Шрифт:
— Совсем отстали, — сказал Рахимов.
— С бабами нам его не догнать, — махнул рукой взводный, красивый гибкий таджик с тонкими усиками. Рахимов молча согласился. Увидев, как молоденький боец Петруха заигрывает с одной из женщин, что-то шепча ей и посмеиваясь, он вытянул камчой по крупу его коня — так что тот бешено рванул и понес Петруху. Рахимов погрозил парню вслед плеткой, строго прикрикнул на женщин и вернулся в голову отряда.
Взводный усмехнулся: он считал, что Рахимов излишне деликатен по отношению к этому никому не нужному гарему.
— Доведу их до колодца и брошу! Дам пшена, пол мешка воблы, а дальше — как сами знают, — решительно заявил Рахимов.
— Ты у каждого колодца так говоришь, — снова усмехнулся взводный.
— А что делать? — воскликнул Рахимов. — Жалко же баб.
— Что делать? — переспросил взводный, пожал плечами. — Дать им Петруху в сопровождение… и пусть топают до Педжента. А мы бы рванули за Абдуллой.
— Петруха им не защитник, — вздохнул Рахимов.
Взводный с еле заметной иронией посмотрел на своего командира и почесал рукояткой камчи за ухом.
— Все ясно, товарищ командир, значит, будем и дальше ползти пешком.
— Не твоего ума дело! — Рахимов осадил коня так, что тот взметнул в воздух передние копыта.
Потом, малость поостыв, похлопал коня по шее и, проводив мрачным взглядом женщин в чадрах, проехавших мимо него, плюнул на песок.
Покончив с черствой лепешкой-чуреком, Сухов поднес к уху чайник, поболтал им — вода в чайнике не плескалась, но он знал, что там осталось на два небольших глотка. Очень хотелось оросить этой теплой, отвратительной по вкусу жидкостью сухой рот и слипшуюся глотку. Однако Федор сдержал себя — слишком велик был риск остаться в пустыне без капли воды.
Оставалось одно только средство, слегка притупляющее жажду — курево, но и табачку в кисете было с гулькин нос. Сухов свернул крохотную цигарку, вынул из кармана небольшую линзу и прикурил от солнца. Он с наслаждением затянулся крепким махорочным дымом. Стало немного легче. Сухов глянул по сторонам и не узрел на раскаленном песчаном пространстве ни единого существа, даже самого крохотного. Вся живность, спасаясь от белого косматого солнца, глубоко зарылась в песок…
Лишь в небе тянулась вереница грифов, санитаров пустыни, голошеих, как считалось, из-за того, что питаются падалью.
С некоторых пор Сухов ненавидел этих птиц. Это случилось с ним после одного из жестоких боев. Накануне он был временно назначен, по причине больших потерь в личном составе, помощником командира взвода. Сухов должен был погибнуть наверняка, но самым непостижимым образом остался в живых. Дело в том, что в самом начале рокового сражения он был расстрелян своим командиром Макхамовым. Эту фамилию Федор Сухов с благодарностью запомнил на всю жизнь…
Тогда, за минуту до решающего штурма, противоборствующие стороны расположились на местности следующим образом: банда басмачей залегла в балке между барханными грядами, ожидая атаки красноармейцев. Красноармейцы же, скопившись по другую сторону гряды, замерли в седлах, ожидая команды. Взводный Макхамов, самолюбивый и вспыльчивый командир, недавно присланный в их эскадрон, решил брать банду в лоб, по-кавалерийски, на полном скаку. Все бы ничего, но у Сухова вызывала подозрение полуразвалившаяся гробница на возвышении сбоку. Гробница казалась ему какой-то неуместной на этом возвышении, как-то не вписывалась в общий пейзаж.
— Не нравится мне эта усыпальница, — сказал он командиру. — Я бы на их месте установил там пару пулеметов.
— Какие пулеметы?! — заорал на него Макхамов. — Нет там пулеметов. Мы сидим у них на хвосте уже десятые сутки! Брось, Сухов, херню пороть! Приказываю атаковать во фронт!
— Не горячись, Макхамов… — пытался возразить Сухов.
Но командир не дал ему договорить и, выхватив револьвер, сверкнул глазами.
— Я здесь командир и срывать атаку никому не позволю!.. А не то!.. — Он потряс револьвером перед Суховым.
— В лоб я не поведу людей!.. И тебе не дам! — категорически отрезал тот.
Взбешенный Макхамов как-то коротко взвыл и выстрелил ему в голову. Сухов, обливаясь кровью, свалился на песок.
— Так будет со всеми паникерами! — заявил Макхамов и, вскинув револьвер, завопил: — За мной! В атаку!!!
Взвод послушно рванул за ним напрямик…
Часа через два Сухов очнулся, потрогал спекшуюся кровь на лице — пуля чиркнула по виску, — убедился, что жив, пополз и скатился в ложбину, над которой кружили черные птицы.
Все красноармейцы полегли здесь, в ложбине. Все до единого, вместе с их лихим командиром Макхамовым. Как и предсказывал Сухов, они были скошены, пулеметами с гробницы.
Птицы рвали тела его товарищей по отряду, а он ничего не мог поделать, хотя наган был при нем: выстрелы по птицам выдали бы его присутствие. С тех пор Сухов проникся к голошеим санитарам пустыни ненавистью, в чем был категорически не прав, поскольку эти птицы были совершенно необходимым звеном в круговороте природы: без них бы немало погибло живого от беспощадной заразы.
При случае же он с удовольствием рассказывал о командире Макхамове, который «спас ему жизнь», како человеке душевном и приятном, только излишне горячем, что на войне наказуемо, и с улыбкой добавлял в конце рассказа:
— А если бы он меня не расстрелял, так я бы погиб вместе со всеми ни за хрен…
…Сухов проводил взглядом вереницу грифов, мерно машущих крыльями, пока они не растаяли в знойном небе, и на всякий случай, запомнил направление их полета: по всей видимости, там случился недавний бой, и санитарам пустыни было чем поживиться. Поерзав и задрав еще выше ноги, Сухов сполз спиной почти до самого подножия саксаула, надвинул на глаза кепарь, но уснуть на раскаленном песчаном ложе было весьма затруднительно. Он лежал, не шевеля даже пальцем, даже не моргая, чтобы не растерять последние остатки жидкой субстанции в своем организме. Одновременно он стал думать о Кате, о своей драгоценной и единственной супруге, — прибег к верному средству, которое всегда отвлекало его от ужаса жизни…
Прибежав на пристань, Сухов дождался первого парохода и отправился с ним вниз по реке. Денег у красноармейца было мало, и он договорился с капитаном оплатить проезд бесплатной матросской работой.
…В Царицыне ему ничего не удалось узнать о ссыльных. Возможно, кто-нибудь что-то и знал об арестантах, но не желал говорить, потому что в освобожденной России уже наступало опасное для «нерегулярных» разговоров время.
В Астрахани же, у босоты, ошивающейся у пристаней, он узнал наконец, что ссыльных двумя партиями отправили морем в Баку в Баиловскую пересыльную тюрьму. Обдумывая, как ему поступить дальше, Федор бродил по астраханской набережной, по парку, где некогда прогуливались барышни с их кавалерами и духовой оркестр играл вальс. Теперь здесь маршировали красноармейцы. Наконец ему пришла мысль наняться на товарный поезд охранником и таким образом добраться до Баку. Его, как солдата, не раздумывая взяли… И покатил товарняк, громко перестукивая колесами, протянув за собой шлейф паровозного дыма, по астраханским пескам, мимо синего моря Каспия; моря, с древних времен обильного благородной красной рыбой, запасы которой в нем, вместе с Волгой, составляли по данным энциклопедического словаря «девяносто пять процентов всех осетровых, существующих на земном шаре»…