Белое станет черным

Грановская Евгения

– Что вы хотите узнать от меня? – спросила та, не открывая глаз.

– Вы были знакомы с Лилей Брик в двадцать втором году?

– Да, – кивнула старуха белой головой на тощей шее. – Мы с ней познакомились примерно в то время.

– В декабре двадцать второго между Лилей и Маяковским произошла размолвка. Они не общались два месяца.

– У Володи был тяжелый характер. – Изида Альбертовна приоткрыла один глаз и, не поворачивая головы, покосилась на Марго. – С ним нелегко было ужиться.

– Да, я об этом читала. – Марго стало немного

не по себе от этого полуоткрытого глаза, косящегося на нее из-под морщинистых и бледных, словно склеенных из рисовой бумаги, век.

– Иногда он бывал очень капризен, – продолжила Изида Альбертовна. – Мог надуться из-за пустяка и потом два дня не разговаривать с вами. Но зато, когда Володя бывал в хорошем настроении, это был самый остроумный человек на свете. Комсомолки сходили по Маяковскому с ума. И он этим часто пользовался.

– Могу себе представить, – сказала Марго.

Однако старуха покачала головой:

– Нет, не можете. Когда Володя хотел, он был чертовски обаятелен. Если он добивался женщины, рано или поздно она ложилась с ним в постель. Устоять было невозможно. Так было почти со всеми моими подругами.

«А с вами?» – едва не спросила Марго, но удержалась. Старуха снова закрыла блеклый глаз и немного помолчала.

– Я помню ту зиму, – сказала она после паузы. – После ссоры с Лилей Маяковский места себе не находил. За годы совместной жизни с Лилей он отвык от одиночества. Ему было страшно одному, наедине с собой. Ему все время что-то чудилось, особенно ночью. Он страшно боялся наступления ночи. Говорил, что кто-то хочет его убить. Нес околесицу про каких-то вампиров, которые хотят выпить его кровь. Почему-то называл себя зверем.

– Зверем, – эхом повторила Марго, хмуря черные брови.

– Да, зверем. Он говорил, что ему постоянно снится, что он медведь. Он стоит, утонув по грудь в снегу, а отовсюду сбегаются охотники с ружьями. Когда Маяковский рассказывал это, он плакал. Думаю, ему было очень плохо.

– Изида Альбертовна, вы не знаете, из-за чего они поссорились?

– Лиля и Володя?

– Да.

Старуха ответила задумчиво:

– Точно не помню. Маяковский не то в Париже, не то в Берлине сильно проигрался в карты… Или, наоборот, много выиграл… – Старуха замерла, припоминая. – Нет, – качнула она головой. – Не помню.

– Может, они поссорились из-за того, что Маяковский ревновал ее?

– К кому?

– К одному молодому сопернику.

– Какой соперник? Вы о ком?

– А вот об этом. – Марго напрягла память и процитировала:

Мальчик шел, в закат глаза уставя.Был закат непревзойдимо желт.Даже снег желтел в Тверской заставе.Ничего не видя, мальчик шел.Был вором-ветром мальчишка обыскан.Попала ветру мальчишки записка.Стал

ветер Петровскому парку звонить:– Прощайте… Кончаю… Прошу не винить…

– Так вы знаете! – хрипло выдохнула Изида Альбертовна и, уставившись на Марго, прижала сухую ладонь к груди.

«Вот оно! – подумала Марго. – Я ее поймала! Сейчас она проговорится. Главное – не спугнуть».

И она сказала:

– Да, знаем. Поэтому мы и пришли к вам.

– О, боже! – на выцветших глазах старухи замерцали слезы. – Я знала, что рано или поздно… Но кто вам сказал? Кто? Я хранила эту вещь в тайне, никогда и никому не показывала! Откуда вы про нее узнали!

Изида Альбертовна мелко подрагивала, и дрожь ее передалась журнальному столику.

– Это долгая история, – сказала Марго.

– Боже, боже… – бормотала Изида Альбертовна, прижимая ладони к груди и дрожа всем телом.

И тогда в разговор вмешался отец Андрей.

– Изида Альбертовна, успокойтесь. Мы не знаем ни про какую вещь. Мы пришли сюда в надежде, что вы сами нам все расскажете.

– Так вы не… – Внезапно бледное лицо старухи закаменело. От слез не осталось и следа. – Если вы ничего не знаете, значит, вы обманули меня? – сухо и грозно спросила она у Марго.

– Изида Альбертовна, я не хотела вас обидеть, но вы…

Бледные губы старухи скривила судорога.

– Детка, время аудиенции подошло к концу. – И она убийственно добавила: – Думаю, дверь вы найдете сами.

– Но мы не хотели вас обидеть, – быстро затараторила Марго. – Нам нужно знать об этом как можно больше. Для статьи! Вы же не хотите, чтобы в статье была ложь?

– Я хочу, чтобы вы ушли, – отрезала старуха. И она повернулась к дьякону. – А вам, батюшка, должно быть стыдно.

Отец Андрей понурил голову.

– Изида Альбертовна… – тихо начал он.

– Господи, что я должна сделать, чтобы вы ушли? – гневно воскликнула старуха, теребя дрожащими пальцами концы шали. – Броситься вам в ноги?.. Или вызвать милицию?

– Пойдемте, – сухо сказал отец Андрей журналистке. – Разве вы не видите, что мы здесь лишние?

Марго нехотя поднялась с дивана.

– А абсент у вас отвратительный, – сказала она старухе. – И не могли вы его купить в шестьдесят третьем году. В СССР абсент не продавали. Вы старая врунья.

Старуха молчала, глядя сухими, затуманенными глазами на Марго.

– Всего хорошего! – с вызовом проговорила журналистка, повернулась и с высоко поднятой головой направилась в прихожую.

– Извините нас, – тихо сказал старухе дьякон, когда Марго вышла из комнаты. – Она хорошая девушка, но иногда перегибает палку.

Старуха не произнесла ни слова. Лишь бледно-голубые, выцветшие глаза ее мрачно и непримиримо смотрели на отца Андрея.

– Извините, – еще раз повторил дьякон, положил на стол визитную карточку Марго (почему-то она первой попалась ему под руку), нахмурился и вышел из комнаты.