Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
— Сколько подъемов? — спрашивает начальник ПТЧ.
— Шестьдесят пять, Федор Федорович.
Бритый человек с седой головой недовольно жует губами.
— Маловато. Надо подтянуться.
— В нашей бригаде, гражданин начальник, — бормочет десятник внизу у ковша в брезентовом плаще, растерянно разводя рукавицами, — в нашей бригаде трое в изолятор за пьянку попали. Бригаду опозорили. Из-за них мне сегодня каши убавили. Выработка, говорят, упала.
Основной
— Подожди. Освободим на поруки. Только знаешь — уговор дороже денег. Хорошие парни?
— Да парни как парни. Будьте покойны, гражданин начальник.
Канал кажется сверху черной ямой. Люди облепили стены и вырубают скалу.
В Шижне нет улиц.
Стены домов прижимаются друг к другу. Идешь, огибая древние двухэтажннки, расставленные по дороге так, чтобы трудно было меж ними пройти человеку. Внизу снует племя взрывателей скал. Это большей частью воры-тридцатипятники. Но воры здесь нашли вторую родную своему делу профессию риска… риска, от которого захватывает дыхание. Местные жители глядят на них с нескрываемым любопытством и затаенной завистью.
Их восхищают эти городские выходцы из домзаков, бывшие налетчики, домушники и бандиты, работающие молчаливо, с деловитой суетливостью, без песен и пьянства.
Вот они копошатся у лобастых валунов, торчащих из скального грунта. На серый камень горсткой насыпан аммонал.
Вот они уходят.
Идут спокойной, ровной походкой.
Запальный шнур горит тридцать секунд. Серые камни дымятся за их спинами.
Вот, ворча, взорвался валун. Охнула земля. Воздух наполнился осколками. Они взлетают высоко и падают на противоположный берег реки.
Скачут по крышам, стучат в ставни. За ставнями испуганно крестятся старухи и испуганно глядят в плохо прикрытые створки.
А внизу на реке люди. Они не бегут.
Они ныряют в вихре осколков, как опытные боксеры, уклоняющиеся от ударов своего противника.
Они знают, что косо поставленная бурка взрывается не в их сторону. Шижневские «шиши» глядят на них с восторгом и удивлением.
Шижня — большое село с двухэтажными избами. Здесь живут рыбаки, хозяева рыбачьих судов.
Говорят, слово «Шижня» происходит от слова «шиш», а шишами звали в смутное время в России тех крестьян, которые бунтовали против воевод и бояр. Не знали, куда заслать шишей подальше. Послали их на самый край земли, к Белому морю. Обжились они здесь за триста лет плотно.
Стоит на Шижне деревянная церковь, стоят кресты с кровельками, раньше на реке стояли лодки на приколах.
У калитки стоит старик. Он хвастается тем, что ему 118 лет, а былин он никаких не знает, ему всегда было некогда.
— Сделай так, чтобы корреспондент оставался доволен даже в том случае, если ты не печатаешь его заметки.
«Перековка» завела почтовый ящик, она вступила в оживленную переписку с лагкорами и твердо усвоила первую заповедь массовой газеты:
— Не стриги заметки под одну гребенку, сохраняй по возможности их язык, стиль, характер.
«Перековка» обучилась газетному искусству в соответствии с этой важнейшей второй заповедью:
— Ни одна заметка не должна оставаться без результата. Эта третья заповедь была подкреплена специальным приказом начальника строительства: прорабы, десятники и начальники лагпунктов, и начальники отделений, и начальники культурно-воспитательных частей — все без исключения обязаны были в трехдневный срок откликнуться на каждую, адресованную к ним заметку.
Но «Перековка» — не обычная советская газета. «Перековка» — орган культурно-воспитательного отдела в трудовом лагере ОГПУ. В «Перековку» пишут не свободные советские граждане, а заключенные в лагере преступники.
Поэтому организационные заповеди массовой газеты приобретают здесь особую остроту, и к сумме общеизвестных правил и законов советской печати прибавляются еще особые правила, создаваемые спецификой лагерной обстановки.
Лагерный корреспондент — заключенный. Критикуя своего ближнего или дальнего начальника, он выступает против особо авторитетной силы. Этого не должна была забывать «Перековка». И она не забывала.
В роте усиленного режима — особые правила. Начальник в такой роте наделен особыми полномочиями. Даже десятник здесь — гроза и сила.
Газета пишет:
«В третьем лагпункте второго отделения после длительных усилий воспитательной части 174 лагерника из роты усиленного режима дали в среднем 130 процентов задания. Десятник Степанов по халатности забыл им выписать хлеб. Этим воспользовались злостные отказчики».
Так пишет лагерник из роты усиленного режима. Нужно обладать высоким мужеством или безусловной верой в свою газету, чтобы писать об этом и назвать по имени проштрафившееся начальство.
Человек работает по выемке скалы. Человек вывозит на тачке труды взорванных скальных пород. Круг его наблюдений узок. Он знает полсотни своих ближайших товарищей по труд-коллективу. В минуты отдыха он может наблюдать лишь развороченный свой участок, небольшое пространство, изуродованное аммоналом и кирками. «Перековка» расширяла ограниченное человеческое зрение. Газета показывала всю трассу — от Медвежьей горы до Сороки.
Лагкоры, пишущие о победах и героизме, были лучшими ударниками и передовиками: положение лагкора обязывало.
Газета к сожалению не вела настоящей регистрации своих лагкоров. В списках лагкоров «Перековки» числились только те лагерники, которые писали в газету постоянно и часто. Зарегистрированных лагкоров поэтому насчитывалось только 3 570 человек. Конечно и 3 570 человек — немалая армия, но это число должно быть увеличено в несколько раз, чтобы получилось реальное представление о связи газеты с массой.
Вместе с журналистами на трассе работали воспитатели. Про многих из воспитателей надо сказать, что они работали, как художники. Вот как работал воспитатель Квасницкий. Слушайте его голос: