Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

Противостоящие лагери размежевались, ясно высказали свои взгляды на характер и задачи белорусской литературы.

Разумеется, Богданович, в стихах которого звучали призывы к борьбе («Ринемся, братья, смелей…», «Наших дедов душили чащобы лесов…», «Срезаем мы ветки сухие…»), грозное предупреждение «сытым» («Из песен белорусского мужика»), не остался в стороне: он оказался втянутым в полемику и в качестве объекта ее и в качестве участника. На упреки Верещаки он ответил в 1913 году стихотворением, в котором поставлена та же тема, что и в статье Купалы:

Народ, Белорусский Народ! Ты — темный, слепой, словно крот. Повсюду тебя обижали, В ярме прожил ты столько лет, И душу твою обокрали, — В ней речи твоей даже нет. Разбуженный грозной бедой, Весь полный смертельной тоской, Ты

крикнуть: «Спасите!» — не можешь, И должен «Спасибо!» кричать. Услышьте, кого я тревожу, Кто сердцу привык доверять!

Стихотворение не было напечатано в «Нашей ниве», хотя, скорее всего, и было послано туда автором. Но другой стихотворный отклик Богдановича, безусловно попавший в редакцию [42] ,тоже опубликован не был. Речь идет о стихотворном «Письме Ластовскому» [43] . Примечательно, что поэт счел нужным (и как раз после опубликования статьи «Оплатите долг») обратиться к Ластовскому со стихотворным посланием, трактующим вопросы художественного творчества. В спокойном тоне классической эпистолы рассуждая об образах Сальери и Моцарта, Богданович высказывает свои взгляды на искусство, внутренне противопоставляя их представлениям об интуитивном, стихийном характере творческого процесса. Автору статьи «Оплатите долг», отрицавшему право поэта на выражение гражданских чувств, призывавшему воспевать «задумчивость сумерек и ясность восходов», Богданович вежливо, но решительно отвечает тем, что берет под защиту творчество, освещенное мыслью художника, подсказанное стремлением все понять и осмыслить:

42

Сохранился автограф стихотворения в Отделе рукописей Центральной библиотеки Академии наук Литовской ССР (фонд VBF, дело 38–39), он попал туда из архива «Нашей нивы».

43

С Ластовским Богданович познакомился летом 1911 года, когда приезжал в Вильну, и в последующие годы переписывался. По свидетельству человека, хорошо знакомого с перепиской поэта, Ластовский в своих письмах к Богдановичу пытался охранить «его творчество от узких тенденций, от однообразных и тоскливых настроений… приохотить его к настойчивой и тонкой работе над художественной техникой…» (I. Замоцін. М. Багдановіч. Крытычна-біографічны нарыс. В кн.: М. Багдановіч. Творы, т. 2. Минск, 1928, стр. XLV). Творческий путь Богдановича показывает, что попытки предостеречь его от «узких тенденций», от влияния революционно-демократических идей были тщетными.

Сальери в творчестве стремится всё понять, Всё взвесить мысленно и выверить опять, Обдумать способы, материал и цели, — Он четкость ясную любил в малейшем деле!

В оригинале сказано, что Сальери горячо любил «сваю сьвядомасьць гэту» — «свою сознательность». За это, считает автор послания, Сальери «в судный час» будет оправдан и музой, и «собственной душой».

Богданович вошел в литературу в мрачные годы реакции. Тем более существенно, что он никогда не сворачивал с избранного пути, что его не затронула волна ренегатства либеральной интеллигенции. Вера в грядущую победу народа пронизывает собой превосходные стихотворения: «Веселей разгорайся огонь мой в ночи…», «Не горит ни в час смерканья…», «Холодной ночью я…», «Звездочка, ты не погаснешь…». В сонете, в первой части которого рассказывается о семенах пшеницы, тысячелетиями пролежавших в египетской гробнице, поэт писал:

Вот символ твой, отчизна дорогая! Взметнувшийся от края и до края Народный дух бесплодно не заснет, Он к свету ринется, как та криница, Которая стремится всё вперед, Чтоб из-под почвы на простор пробиться.

Эта вера в неизбывность революционной энергии народа заметно усилилась в годы, предшествовавшие революции 1917 года. «Беларусь, твой народ повстречается С ярким солнцем встающего дня», — писал Богданович в 1915 году. Именно в тяжелые годы империалистической войны создал поэт свои лучшие произведения, проникнутые ощущением наступающего исторического перелома.

Безмерны вольные просторы Святой земли, — а человек Заборы строил, рвы копал за веком век, Он, как лиса, зарылся в норы… …Гниет в труде безмерном тут Голодный, обнищалый люд, Который сильными руками Богатство мира сотворил… —

гневно протестует поэт против устройства современного мира в стихотворении «Межи».

Новое осмысление получают в эти годы в творчестве Богдановича и фольклорные традиции. Народное творчество для него уже не только источник, из которого он черпает краски для картин белорусской природы, быта белорусской деревни. Теперь Богданович обращается к прошлому своего народа, к его поэтическим поверьям в поисках героических образов и бунтарских мотивов. Именно на этом пути удалось поэту наиболее глубоко постичь поэзию своего народа, понять ее национальные особенности. «Максим и Магдалену» и «Стратим-лебедь» принадлежат к лучшим созданиям Богдановича. Удалой молодец, приговоренный воеводой к смерти, просит принести цимбалы и поет перед казнью свою последнюю песню («Максим и Магдалена»). В ней выливаются смелость, жизнелюбие, непокорный бунтарский дух героя. Форма народной песни здесь абсолютно органична, в иной форме Максиму и не передать того, что волнует его душу:

Снилось мне: я межою иду, Сбоку нива колыхается, Сбоку нива колыхается, Крупной светлой росой осыпается. Ох, исполнился тот недобрый сон, Нынче сбылся он через девять дён. Сбылся сон, моя отрада-краса, Слезы катятся, что крупная роса…

Поэтически обобщенный образ самоотверженного героя, взявшего на себя бремя народного горя, создан в сказании о «Стратим-лебеде», «гордой птице», посадившей во время потопа к себе на спину «малых» птиц. «Крылья сильные надломилися» под тяжестью взятой на себя ноши, но стратим-лебедь не сбрасывает ее, он погибает не сдавшись.

К этим же годам относится работа Богдановича над народными песнями. В созданных им русских, украинских, испанских, скандинавских, японских, персидских песнях поэт творчески осваивает народно-песенные традиции различных народов, стремится каждый раз раскрыть в песне «национальную душу». И по содержанию, и по форме эти произведения чрезвычайно разнообразны. Суровая романтика «Скандинавской» песни, повествующая о трагической судьбе верной своему рыцарю красавицы Ингеборг, очень далека от лукавой легкости испанских песен, от поэтического лаконизма японских. Поэт стремится не только нарисовать в песне своеобразный национальный колорит, но и передать в ней национальный склад характера.

Стремление глубже понять «национальную душу» народа, которая, как указывал Богданович, ярче всего проявляется в народной песне, усилило интерес поэта к быту белорусской деревни, к внутреннему облику белорусского крестьянина. На протяжении 1914–1916 годов появились такие шедевры народно-песенного жанра, как «Стихи белорусского лада», «Мушка-зеленушка и комарик-носатик», «Лявониха», «Скирпуся», «Ой, греми, греми, труба, утром рано…», «Ой леса-боры и луга-разлоги!..». Поездка в Белоруссию летом 1911 года, состоявшийся в 1916 году переезд туда на жительство дали поэту возможность близко познакомиться с жизнью и бытом крестьянства. В его произведениях этой поры появляются живые образы людей деревни. Даже в шуточной поэме «Мушка-зеленушка и комарик-носатик» не только колоритно изображен национальный быт, но и созданы психологически выразительные портреты. Яркий характер нарисован и в стихотворении, написанном по мотивам народной белорусской песни — «Лявонихи». Фигура разбитной молодой женщины, ловкой в работе, лукавой, озорной Лявонихи выписана кистью художника, хорошо знакомого с бытом современной белорусской деревни, с ее сильным, жизнелюбивым народом.

И в прошлом своей родины ищет теперь поэт то, что занимает его в современности. Ярко передавая в «Безнадежности», «Переписчике», «Агате» колорит средневековья, он видит в этой далекой эпохе живых людей с их реальными страстями. Рисующее нравы времен крепостного права стихотворение «Слуцкие ткачихи» поражает тонким проникновением в душу насильно оторванных «от родной хаты» дворовых мастериц.

…А за стеной смеется поле, Сияет небо из окна, И рвутся мысли против воли Туда, где расцвела весна; Где блещет рожь в дали безмолвной, Синеют нежно васильки; Где серебром сияют волны С холмов сбегающей реки; Темнеет край зубчатый бора… И ткет в забвении рука Взамен персидского узора Цветок родимый василька [44] .

44

Цитирую первую редакцию стихотворения, опубликованную в сборнике «Венок», в переводе П. Кобзаревского.

Как много сказано одной этой деталью о подневольной работе, о тоске по дому, о чудесном свойстве искусства выражать народные чаяния.

Тема исторического прошлого тесно переплетена в лирике Богдановича с урбанистической темой.

Примечательно, что в стихотворениях цикла «Город» посвященных Вильне, где каждый камень напоминает о прошлом, средневековье в изображении Богдановича лишено свойственного ему мрачного колорита, и тема города не окрашена в тревожные тона, столь характерные для урбанистической поэзии начала века. Это связано с мироощущением лирического героя Богдановича — ясным, светлым, лишенным ущербности. Из архитектурных памятников средневековья внимание поэта привлекают наиболее гармонические создания человеческого гения, они отрадно, успокаивающе действуют на его душу: