Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

6

И все с собою тащат книжки, Аж пот с иных ручьями льет, Тот, рукописи взяв под мышки, Сильнее всех в толпе орет: «Полегче, братцы! Не душите Вы фельетон мой и „Пчелу“, А самого меня пустите И не держите за полу! Не то я прикажу газетам Облаять вас на целый свет, Как Гоголя запрошлым летом,— Ведь я ж редактор всех газет!» Смотрю и вижу: это сивый, Короткий, толстый, как кабан, Плюгавый, дюже некрасивый, Кричит, как ошалелый, пан. Мешок его, на плечи вздетый, Полным-полнёхонько набит, Он тащит книжки да газеты, — Как коробейник

он на вид! Товарищ рядом с ним идет, Тащить он книжки помогает, А сам грамматику несет, Что в наших бурсах изучают.

7

Все что-то разом зашумели, Народ раздался в два конца, И, словно птицы, пролетели Четыре добрых молодца. Вид был у этих не таковский: Сам Пушкин, Лермонтов, Жуковский И Гоголь быстро мимо нас Прошли, как павы, на Парнас. Ну, словом, много тут народу Взлезть норовило на Парнас, Немало и панов и сброду, Как и на свете здесь у нас. Промеж людей и я толкался, Чтобы протискаться силком. Вот наконец-таки пробрался И лезу в гору прямиком.

8

Долез. Гляжу: двор с хатой новой — Обыкновенный панский двор. Кругом его забор еловый, Надежный, не пролезет вор! А на дворе том свиньи ходят, Бараны, козы бродят, спят. И боги, знать, хозяйство водят, Раз держат столько поросят. Мальцы парнасские швыряют, В орлянку дуясь, медяки, А если деньги проиграют, Так лупят просто на щелчки. Полез к богам я в дверь той хаты… И — охти мне! — ни дать ни взять, Толкутся боги, как солдаты В казарме, — и не сосчитать!

9

Тарасу черт-те что сдается. Он словно в кабаке сидит: Кто трубку курит, кто смеется, Кто песню про себя бурчит. Глядит: на лавочке тачают Швецы богиням башмачки, Богини у корыт — стирают Богам рубахи и портки. Сатурн, тот, лыки размочивши, Усердно лапти подплетал: Немало по свету бродивши, Лаптей он уйму истоптал. Старик Нептун развесил сети, Шесты готовит для острог; При нем его, как видно, дети — Дырявый чинят неводок.

10

Вот Марс дерется с Геркулесом, А Геркулес, что твой медведь, В утеху старому Зевесу Ловчится — как бы Марса взгреть. Зевес же, не слезая с печи, Кафтан под голову подмял И, грея старческие плечи, Всё что-то в бороде искал. У зеркала знай вертит задом И мажет маслом волоса Да нос белит себе помадой Венера — девица-краса. Амур, тот с девками балует, Да так, что просто смех берет: То он украдкой поцелует, То с головы платок сдерет, То вдруг на гуслях заиграет, То нимфам песню запоет, То глазом этак поморгает, Как будто он кого зовет.

11

Вот затряслася вся гора: Зевес на печке шевельнулся, Зевнул, и смачно потянулся, И гаркнул: «Есть давно пора!» Пригожая девчина Геба Горелки в чарки налила И, каравай пудовый хлеба Принесши, — бряк середь стола! Вот со всего собрались неба, Как тараканы возле хлеба, Уселись боги вкруг стола, И лакомые яства Геба Таскать из печи начала.

12

Сначала подала капусту, Потом со шкварками кулеш, Крупеню, сваренную густо, На молоке, — бери да ешь! Кисель со сливками

студеный; Из каши сало аж текло, Да и гусятины пряженой Изрядно каждому пошло. Как принесла она колбасы, Блинов овсяных в решете,— Так захотелось есть Тарасу, Что забурчало в животе. Тянуть горелку боги стали, Из бочки в чарки так и льют; Подвыпив, песни заорали,— Все, словно в кабаке, поют. Такие Бахус пел припевки, Что невозможно повторить; И даже застыдились девки — Такое стал он разводить. Зевес так сильно нахлестался, Что носом землю чуть не рыл, Глаза прищурил, и качался, И словно что-то говорил. Хоть не мое то, правда, дело, Любил — тут нечего скрывать — Он грешное потешить тело И на досуге погулять.

13

Но от стола всё ж боги встали, Когда наелись, напились. Тут вдруг на дудке заиграли; Плясать богини принялись. Платочек в руку взяв, Венера Пошла «метелицу» плясать. Статна, осаниста, — примера Такой красы не подыскать. Пышна, румяна, круглолица, Глаза — быстрее колеса; Как жар, пылает исподница, Вся в лентах толстая коса. Хвативши чарочку горелки, Амур совсем повеселел, — Играть он начал на сопелке И девкам стройно песни пел. Нептун с пригоженькой наядой Пошел вприсядку казака; Как видно, у седого гада Кровь, как у молодца, жарка. А старый хрен Юпитер с Вестой Пошел отплясывать — да как! Ну впрямь жених перед невестой, — Заткнувши руки за кушак. А тут и Марс вошел в охоту, Сапог он, видно, не щадил: Он с нимфами плясал до поту, Играл, смеялся и дурил. И каждый бог так расплясался, Что невозможно удержать, А кто горелки нахлебался, Того под лавку клали спать.

14

Как заиграл дударь плясуху, Тут наш Тарас не утерпел И с лавки он, что было духу, Плясать по хате полетел. Такое он порой отхлопнет, На удивленье всем богам: То он присвистнет, то притопнет, Пойдет вприсядку тут и там. Глядел Юпитер, и дивился, И в лад с дудой в ладоши бил. Потом к Тарасу протеснился И так его остановил: «Да ты откудова, приятель? Зачем явился на Парнас? Ты кто такой? Ты не писатель?» — «Нет, мой панок! — сказал Тарас. — Я полесовщик с Путевища. Чуть свет сегодня со двора. Добрел досюда, лесом рыща, Да и домой уж мне пора. Уважь меня, паночек, лаской: Нельзя ль домой меня провесть? Ходивши по горе Парнасской, Мне больно захотелось есть…»

15

«Кивнул Зевес, и мигом Геба Похлебки в миску налила И добрую краюху хлеба, Сказавши: „Ешь“, мне подала. Похлебки досыта наевшись, Поклон отвесив всем вокруг, Я, за плечи кошель надевши, Собрался уж идти, как вдруг Меня зефиры подхватили, Кто за руку, кто за кушак, И, словно птицы, потащили Чрез весь Парнас, да шибко так. Несли на крыльях, будто ветер, И прямо принесли в наш лес. Гляжу: уже, должно быть, вечер — Вон месяц на небо полез…» С тех пор Тарас уж не гуляет Чуть свет, как прежде, по лесам И людям добрым не мешает Таскать лесины по ночам. Так вот что видел наш Тарас, К богам взобравшись на Парнас. Он мне всё это рассказал, А я в тетрадку записал. Начало 1840-х годов