Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

ПОГУДКА

С песенками, читатели, несмело пред вами Предстаю с открытым сердцем… Шутками, слезами Складывалось то, что после от слова до слова На бумагу в час раздумья легло бестолково. Может, сколь-нибудь забавы с этих песен будет? Пускай судят добры люди, да по-братски судят. Средь лесов, по сенокосам сумел насбирать я Вязаночку небольшую вам в подарок, братья! Насбирал не для корысти и не ради славы, Попросту — как в день Купалы собираем травы, Никому не помешает минутка веселья. Я не брал, остерегался поганого зелья,— Удалось ли остеречься? То ли зелье знаю? Годен ли подарок малый родимому краю? Думки эти мучают душу у вашего брата. Если виноват — простите!.. Чем хата богата!.. <1891>

СТАРЫЙ ЛЕСНИК

«Панок дорогой, не суди меня строго, Дай пороху старому Гришке немного!.. Беда налетела на нашу сторонку, И нашего лучшего

жеребенка Медведь-стерва… волки б скорей его съели!.. В лесу задушил да кинул возле ели!.. Ах, боже! Вот конь был бы через два года, А что же теперь? — только горе-невзгода! Дай пороху». Так, чуть живой, нездоровый, Просил пана старый охотник дворовый. «Зачем?» — «Чтоб от вора не осталось и духа, Его угощу я из ружья да в ухо!» — «Что ты, Гришка, с ума сошел?» — «Нет, слава богу!» — «Как же на медведя ты?.. Еле тянешь ногу, Словно в лихорадке, дрожат твои руки». — «И сам я не знаю… Если ж плачут внуки, Если криком, шумом полна наша хата… Где еще такие найдутся жеребята? Широкий и рослый и с крепкою шеей, Такой нам в хозяйстве всего бы нужнее! Не прощу!.. И гаду повытяну жилы! Чтоб не знал я покоя и во тьме могилы, Коль не накажу я это семя вражье!! Или он сдерет мне шкуру, иль сам, шельма, ляжет!» — «Ведь с ружьем давно уж не имел ты дела?» — «Лет пятнадцать, как старость мою душу съела!» — «Что ж теперь ты вздумал? Ты ведь старше хрена, Не попасть тебе, стреляя, и в копну сена». — «Не попасть мне?.. Ну, откуда, пан, ты знаешь это? Я ж уверен, что злодея я сживу со света. Не гляди пан, что горбом мне согнуло спину,— Угощу его я в ухо иль в лоб, в середину!» — «Да ты, может, нынче белены объелся?.. И куда, ответь, твой разум прежний делся? Мы иную с тем медведем учиним расправу, На него устроим мы скоро облаву!..» — «А, избави бог! Не надо, не надо, паночек! Убежит он от облавы! Спать не буду ночек, Есть не стану, покуда не сдохнет ворюга, Пока кровь не выпущу черную из брюха, Пока шкуру в нашей не развешу хате: Вот! — вам, детки, это в память о нашей утрате. Как пить дать, он из облавы может в чаще скрыться; К жеребенку в третью ночку должен возвратиться, Ну, а я подкараулю!..» — «Жаль старого Гришку!.. Чтоб твои не плакали больше ребятишки, Дарю тебе жеребенка от сивой кобылы!.. Бери его, успокойся!» — «До самой могилы За вас буду, ясный пане, благодарить бога! Чтобы вам и вашим деткам дал богатства много! А за добрую заботу обо всех, кто беден, Подарю я пану шкуру с этого медведя». — «Как же шкуру? Какую?» — «Да с него, холеры, Злое горе навалилось на меня без меры, Извести душой поклялся я ворюгу злого, И я должен перед богом сдержать это слово…» — «Есть ли у тебя ружье-то?» — «Есть ружьишко в клети, Я вчера его поправил, испортили дети. Но выстрелит, я надеюсь, я старуху знаю, Еще разок мне послужит! Гада доконаю!» — «Лучше — на! — вот этот штуцер, возьми непременно!» — «Нет, паночек, не надо!.. Скажу откровенно — Из чужого не умею… Ведь не даст осечки И мое ружье, — я хлопну, как по ясной свечке!» — «Вот козел! Вы все такие и другие тоже!.. Возьми порох!.. Да и пусть сам бог тебе поможет!» Поутру, еще из леса не глянуло солнце, Пан проснулся, поднялся, поглядел в оконце: Глядь! — а Гришка на крылечке с ружьем поджидает.  «Посылай-ка за медведем!» — пана окликает. <1891>

СИВЕР

Сивер — северный ветер, не нужен ты нам, С юга, юга знойного ты не приносишь тепла! Хоть бы раз без тебя расцвести бы полям, Хоть однажды бы в срок свой зима отошла. Встрепенулся бы дух в человечьей груди, И забылось бы море и грусти и слез, Стихни, сивер, хоть раз, по лесам не гуди, На седой океан убеги ты, мороз!.. <1891>

ЧТО ДУМАЕТ ЯНКА, КОГДА ВЕЗЕТ ДРОВА В ГОРОД

Вот и праздник, вот коляды. Скрип полозьев раздается. Всюду праздник, все-то рады, Всем-то весело поется. Пляшут парни и девчата, Водки выпито немало. Словом, празднуют как надо. Но, кобыла, что ж ты стала? Что же ты стала? Скажешь — тяжко? Правда, будь бы ты хоть сытой… Ну, а мне легко? Сермяжка Ветерком, гляди, подбита. Как назло, мороз сильнее, Вон звезда уж засверкала. Хоть бы в хату поскорее… Но, кобыла, что ж ты стала? Нарасхват дрова зимою, И цена за них сердита. Не помрем теперь с семьею, Как продам — куплю я жита. Вот и тащим поневоле Воз тяжелый, коль прижала Крепко горькая недоля… Но, кобыла, что ж ты стала? Эх, в корчму бы я забрался, Всё от чарки потеплее, Да должок за мной остался, — Ну, как даст корчмарь по шее? Ой ты, лихо! В эту пору Ты насквозь меня пробрало. Но, кобыла, ну же в гору… Чтоб ты сдохла, что ж ты стала? <1891>

РОДНОЙ СТОРОНКЕ

Ты пораскинулась лесом, болотами, Серым песчаником, почвой бесплодною, Матка-землица, и умолотами Хлеба не дашь ты нам мерку добротную. Сын твой, прикрывшись худою сермягою, В лапти обутый, из лыка сплетенные, Тихо шагает за колымагою, За исхудалою клячею сонною… Родина бедная. Пахарь оглянется, Горько заплачет от доли безрадостной. Но никогда он с тобой не расстанется, Землю взрыхляя с надеждою сладостной. С детства одетые в старые свитки, мы Любим, как наше родное и кровное, Хаты невзрачные вместе с пожитками, Выгоны тощие, поле неровное… Даст бог с кровавым потом оратаю Пашню вспахать и засеять помалости,— Жить бы хоть сытому, пусть небогатому, В праздники чарочку выпить с усталости. Верится, солнце сквозь тучи тяжелые Ярко заблещет над нашею нивою, Жить будут детки, потомки веселые, С доброю долею — с долей счастливою!.. <1891>

ВЕСНА

Люди молвят: «Весна». Пишет так календарь. Разве это весна, коли двор побелел? Зря готовишь соху в эту слякоть и хмарь. Да и аист, как насмех, сюда прилетел. Журавли уж летят с криком звонким своим, Юг покинул кулик, чайка где-то кричит. Только ветер всё бьет по полянам пустым. «Еще лету не быть!» — стон повсюду стоит. Ой ты, доля моя! Ты — как эта весна, Не приходишь ко мне, хоть давно бы пора. Чарку горя как пил, так и пью я до дна, И заря не горит, только брезжит с утра. Где же ты? Отзовись! За тобой я пойду, На край света пойду. У какой ты межи? Отзовись соловейкой в зеленом саду, Ясной звездочкой глянь. Где ты, доля, скажи?! <1891>

«Пора новогодняя скоро наступит…»

Пора новогодняя скоро наступит, Пускай календарь этот каждый купит! Вид у него хоть не очень пригожий, Но в доме он может быть надобен всё же. Правда, не в ярком он переплете, Но будни и праздники в нем найдете, Узнаете, ярмаркам где открываться, Где Янки да Савки будут встречаться. Если родная вам мила сторонка, И мужик бедный, его детки, женка, Если наш обычай вам знаком немножко, Малые про всё тут вы найдете крошки. Хорошо всё сделать хотим, пусть немного, Вы нас похвалите, не судите строго, Мы только — бедны: почва суховата, Какие ж там всходы?! Чем хата богата.

ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ

Франциск Казимирович Богушевич родился 9 марта 1840 года в деревне Свираны, неподалеку от Вильны [64] . Его отец, малоимущий дворянин, по всей видимости, арендовал в Свиранах землю. Вскоре семья Богушевичей переехала в деревню Кушляны, Ошмянского уезда, Виленской губернии. Здесь и прошло детство будущего поэта.

Гимназическое образование Богушевич получил в Вильне. Он окончил гимназию в 1861 году. Общественные взгляды юноши сформировались под влиянием идей русской революционной демократии. Этому во многом способствовала среда, окружавшая Богушевича в гимназии, — из его товарищей по классу многие стали впоследствии участниками и даже руководителями восстания белорусских и литовских крестьян 1863–1864 годов [65] .

64

До недавнего времени родиной Богушевича считались Кушляны; новые данные см.; С. Александровіч. Новае пра Францішка Багушэвіча («Полымя», 1960, № 6); Г. Кісялёў. Гімназічныя і студэнцкія гады Францішка Багушэвіча («Полымя», 1960, № 10). В этих статьях установлено подлинное место рождения поэта, по-новому освещены многие факты его биографии.

65

См. указанную статью Г. Киселева.

В 1861 году Богушевич поступает на физико-математический факультет Петербургского университета. Пребывание в нем оказалось кратковременным. Это была пора активных политических выступлений учащейся молодежи. Богушевич сразу же присоединился к студентам, участвовавшим в «беспорядках». Последовало его исключение из университета [66] , и Богушевич, с трудом выхлопотав себе увольнение «по болезни», вернулся домой, в Кушляны.

Он избрал путь учителя — стал преподавать в народной школе деревни Дотишки, неподалеку от Кушлян. Когда в Белоруссии вспыхнуло крестьянское восстание 1863–1864 годов, молодой учитель писал листовки, призывавшие крестьян к борьбе, активно участвовал в крестьянских выступлениях, был даже ранен в одной из стычек с войсками. За участие в восстании была арестована вся семья Богушевича — его отец, сестра, младший брат. Сам Богушевич избежал репрессий только потому, что повстанческий отряд, в который он попал, действовал за пределами его родного Ошмянского уезда. В этих местах Богушевича никто не знал, и после разгрома восстания он, оправившись от ранения, добрался до Вильны. Здесь ему стало ясно, что из соображений безопасности надо покинуть Белоруссию.

66

Подробнее об участии Богушевича в студенческих волнениях см.: Л. Бендэ. Навае пра Ф. Багушэвіча («Полымя», 1947, № 5).

Богушевич уезжает на Украину. Он поступает в Нежинский юридический лицей, который оканчивает в 1868 году. С этого времени он работает судебным следователем в Чернигове, Конотопе, в Кролевецком уезде и других местах. Современники свидетельствуют, что молодой юрист, встречаясь в своей практике с людьми из народа, всегда старался оградить их интересы. «За свою справедливость, — вспоминал Л. Узембла в 1900 году в журнале „Wiek“, — и сочувствие беднейшим клиентам, в частности сермяжникам, за благородство своих чувств, понимание общественного долга Богушевич был горячо любим, и его ставили в пример всем тем, особенно коллегам по профессии, кому карьеризм мешал быть справедливым и гуманным…» [67] Вероятно, именно с этими чертами, отличавшими следователя Богушевича, связано было отрицательное отношение к нему начальства: из архивных материалов известно, что ему мешали продвигаться по службе.

67

Цитируется по книге: С. Александровіч. Старонкі братняй дружбы. Минск, 1960, стр. 187.