Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

ТЕТКА

Алоиза Степановна Пашкевич (основной псевдоним — «Тетка», другие — «Матей Крапивка», «Гаврила из Полоцка», «Банадысь Асака», «Тымчасовы») родилась 3 июля 1876 года в селе Пещаны Виленской губернии. Детство она провела в доме своей бабушки и только девяти лет переехала к родителям в деревню Старый Двор. К этому времени уже проявились незаурядные способности девочки. Бабушка обучала ее польской грамоте, а нянька Ягася, превосходная сказочница, разбудила в ней интерес к народным сказаниям. Алоизе очень хотелось учиться, но выполнить это желание оказалось не легко: отец хоть и был зажиточным крестьянином, но с трудом содержал многодетную семью. Только в 1892 году будущей поэтессе удалось осуществить свою мечту. Она переехала в Вильну, начала готовиться к поступлению в гимназию и через два года была принята в четвертый класс.

По окончании шестого класса девушка вынуждена была, по настоянию врачей, уехать в деревню. Поработав некоторое время сельской учительницей, Пашкевич вернулась в гимназию и получила в 1902 году звание домашней учительницы арифметики. Вскоре она переезжает в Петербург, поступает на общеобразовательные курсы Лесгафта и в 1904 году сдает экзамены экстерном за полный гимназический курс. Пребывание на курсах Лесгафта оставило заметный след в биографии Пашкевич — здесь она впервые попала в среду революционно настроенной молодежи, познакомилась с деятельностью нелегальных кружков. Вернувшись в 1904 году в Вильну, Пашкевич организовывала кружки белорусских рабочих, вела в них активную пропагандистскую работу. Она была хорошим оратором, ее выступления на митингах пользовались большим успехом. Значительное воздействие на формирование мировоззрения писательницы оказал ее товарищ по революционной работе Борис Вигилев («Товарищ Степан»), профессиональный революционер, член местного комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Он во многом оградил Тетку от влияния буржуазно-националистических деятелей, толкавших

поэтессу на борьбу за «чисто» национальные интересы.

В 1905 году Тетка, служившая фельдшерицей в лечебнице города Ново-Вилейска (здесь в сентябре 1905 года некоторое время скрывался сбежавший из тюрьмы Борис Вигилев), вступает в революционную организацию рабочих и служащих лечебницы, ведет большую агитационную работу. В составленном после разгрома организации обвинительном акте по делу о «революционном сообществе в больнице в г. Новая Вилейка» говорится, что Алоиза Пашкевич «принимала участие в собраниях общества… На митингах, происходивших в лечебнице, она произносила на белорусском языке речи, возбуждая слушателей к неповиновению властям, неплатежу податей и борьбе против правительства… печатала на белорусском языке „порицавшие царя“ прокламации и раздавала их в лечебнице… Не ограничиваясь агитацией в стенах лечебницы, она …ездила в сообществе с другими лицами по окрестным деревням, где подстрекала крестьян к ниспровержению существующего в государстве общественного строя» [76] .

76

Отдел рукописей Центральной библиотеки Академии наук Литовской ССР, фонд TV, дело 332, л. 16. Впервые сообщение об этих материалах, связанных с революционной деятельностью Тетки, появилось в статье В. Сасановіч «Рэволюцыйная дзейнасць Цёткі ў 1905 годзе» («Беларусь», 1952, № 9).

В декабре 1905 года среди членов организации начались аресты. Тетке удалось скрыться. В Белоруссии оставаться было опасно, и она уехала в Галицию, во Львов.

Тетка писала стихи уже с начала 1900-х годов, но по-настоящему голос молодой поэтессы окреп в годы первой русской революции. Ее стихотворения, отпечатанные на гектографе, распространялись в виде прокламаций. Писательница принимает участие в издании первой белорусской газеты «Наша доля», вскоре закрытой. Тетка становится активным сотрудником появившейся затем белорусской газеты «Наша нива».

Во второй половине 1906 года Тетка вновь побывала в Вильне, но вынуждена была прятаться от полиции, а затем уехала опять во Львов. Стало ясно, что предстоит долгое пребывание в эмиграции. Алоиза Пашкевич поступила вольнослушательницей на философское отделение Львовского университета, так как все ее старания быть зачисленной в университет не увенчались успехом. Тяжелые условия, в которых пришлось жить поэтессе, не заставили ее отказаться от научной и общественной деятельности. Тетка изучает историю Белоруссии, пишет специальную работу по белорусскому фольклору, вынашивает планы организации издательства, которое выпускало бы популярные книги для белорусского крестьянства, ведет переписку с белорусскими учеными и литераторами.

Заболевание тяжелой формой туберкулеза вынудило Тетку покинуть Львов. 1908–1909 годы она проводит в Кракове и Закопанье, поступает на гуманитарный факультет Краковского университета. Но ее тянет на родину. Нелегально она посещает Вильну, Петербург, встречается с деятелями белорусской культуры — с Янкой Купалой, с основателем белорусского театра Игнатом Буйницким, принимает участие в собраниях белорусской молодежи.

Перемена фамилии в связи с замужеством (Тетка вышла замуж за инженера Кейриса) дала возможность поэтессе в 1911 году вернуться, не опасаясь преследования, на родину. Тетка с новой энергией отдается литературной и общественной деятельности. Она пробует свои силы в прозе (рассказы «Зелёнка», «Новогоднее письмо», «Михаська», «Осенние листья», «Лишняя»), организует в 1914 году издание белорусского журнала для молодежи — «Лучинка», где выступает в качестве публициста, автора научно-популярных статей. В 1915–1916 годах, при новом подъеме волны рабочего движения, она вновь возвращается к революционной деятельности. Тетка активно участвует в организации клуба Виленских рабочих, ведет там пропагандистскую работу, формирует в клубе «Белорусскую рабочую группу» [77] .

77

Отдел рукописей Центральной библиотеки Академии наук Литовской ССР, Фонд VBF, дело 405.

Деятельность эта была прервана в начале января 1916 года. Получив сообщение о тяжелой болезни отца, Тетка поехала в деревню Старый Двор. Застать отца в живых ей не удалось, но в Вильну она не вернулась. Поэтесса не смогла уехать из мест, где свирепствовала тяжелая эпидемия тифа, — стала разъезжать по деревням для оказания помощи больным. Это стоило ей жизни — она заразилась тифом и умерла 5 февраля 1916 года.

При жизни Тетки вышли в свет два сборника ее стихотворений: «Скрипка белорусская» («Скрыпка беларуская») и «Крещение на свободу» («Хрэст на свабоду»). Оба сборника изданы в 1906 году нелегально в Жолкве (возле Львова). Несколько стихотворений поэтессы вошли в изданную ею в 1906 году в Петербурге книгу для детей «Первое чтение для деток белорусов» («Першае чытанне для дзетак беларусаў»). Эти сборники и стихотворения, печатавшиеся в повременной печати, не исчерпывают поэтического наследия Тетки, но изучить рукописные материалы поэтессы пока не представляется возможным: архив ее (за исключением нескольких автографов, сохранившихся в Центральной библиотеке Академии наук Литовской ССР) был вывезен мужем писательницы за границу.

ЛЕТО

Нива шепчет колосками Золотистой ржи, овса, Голубеет васильками, Будто девичья коса. Ветерок с утра гуляет, Гнет колосья в тишине, Солнце зерна согревает, Аист виден на гумне. Косарю не до забавы В зеленеющих лугах: Поутру ложатся травы Под косы широкий взмах. Женщины холсты полощут, Юбки шьют, сорочки шьют; Слышно: рог трубит за рощей, Пастухи коров зовут. Ребятишки с кузовками Ягоды сбирать пошли, А девчата — за грибами… И аукают вдали. День пришел, примолкли хаты, Меньше, стало быть, забот. Временами лишь лохматый Кот на припечке зевнет Иль столетний дед с запечья Вдруг сползет воды попить; Долгий труд сутулит плечи, Зренье слабо, — как тут жить! В прошлом дед был молодчиной, На все руки мастаком, В пляске первым шел с девчиной, Кварту пил одним глотком. А теперь — ослабли руки, Старость голову трясет. «Дед, на печку! — дразнят внуки. — Умирать тебе черед!..» А взглянул бы за село ты: Рожь на солнце горяча И желта, как меда соты Или яркая парча. Словно ткач из пестрых радуг Полевой соткал ковер,— Запах руты свеж и сладок, И цветы ласкают взор. Вешних, ярких красок много, Маем взор заворожен. Это всё цветы, ей-богу! Лепестков немолчен звон. Будто в чарах поле это! Сад я розовый открыл, Где художника-поэта Труд меня заворожил. Может, это не девчина, — Заливается свирель, И цепляется малина За веселый дикий хмель. Вижу я: идет веселье, Раздается дружный смех, Рассыпает флейта трели, Дуют в дудку, словно в мех. Песня за сердце хватает, Песня душу обожгла, Барабаны оглушают, И гремят колокола. Ниве издавна знакомы Зубы острые серпов; Связанный жгутом соломы, Сноп идти плясать готов. Вот гулянье, впрямь на диво! Даже копны в пляс идут, Подпевает гулко нива, Барабана вторит гуд. Вот и небо заблистало, Морем чистым разлилось, Зеркалом хрустальным стало, С ясным солнцем обнялось. Лес качает головою, Дуб нахмурился и спит; Шепчется орех с ольхою, Березняк кусты смешит. Мухоморы, как солдаты, Вдоль тропинки стали в ряд, Шляпы их круглы, богаты, Как спина ужа, блестят. Боровик — гриб над грибами — Прислонился важно к пню; Правит суд над бедняками, Просит мирно жить родню. Сыроежки да козлята Тут же спорят невпопад. В страхе рыжики, маслята,— Каждый спрятаться бы рад. Не смолкает птичье пенье, Щебет, гомон — вперебой, То вблизи, то в отдаленье, То на ветке над тобой. Мне бы взяться за работу До мозоли кровяной, Не боялась бы я поту,— Лишь бы стать селу родной! Мне бы серп вы дали, бабы, Дали б острую косу, — С нивы колос я смела бы, С трав — прозрачную росу. Дайте мне платок, родные, Белый фартук, хоть на час, — Краски я найду живые, Нарисую мигом вас! Только жалко — красок мало, Трудно будет рисовать,— Нет такой, чтоб засияла, Да и кисти не достать, Чтоб мазок был тонок, чтобы Цвет был ярок, как нигде. Взмах — и на платке лицо бы Отразилось, как в воде. Что ж, возьму я кисть простую, Из растений выжму краску, Пламень в сердце разожгу я, Кровью брызну, словно в сказке, И, с мечтой своей в согласье, Нарисую нашу Касю: Очи — небо, брови — черны, Щеки — ярки, рот-малина, Хороша ты непритворно! Нет другой такой девчины! Как нам ею не хвалиться! А головка… то ль пшеница, То ли жито колосками Золотится над плечами! Косы, косы так и вьются, Зубы белые смеются! Стан — былинки гибче тонкой, — Ну и Кася, ну девчонка! Как царевна, как богиня, Как нарцисс иль цвет виргиний, Как лилея на Дунае, Как фиалочка лесная, Расцвела в глуши убогой Наша Кася… Хоть немного, Хоть еще одну-две краски — Написала б без опаски! Под рукой холстинка мнется, Помазок на части рвется, Невтерпеж в такое лето Мне писать… Пойду по свету, Может, краски разыщу я, У артиста кисть стяну я, Вот тогда и быть победе — Нарисую всех соседей! 1902 или 1903

ОСЕНЬ

Осень риги наполняет, Новым хлебом наделяет Бедных, сирых да усталых: «Ешьте, братцы, ведь немало Гнули спины вы всё лето,— Закусите хоть за это!» Вот картофеля мешки В подпол тащит напрямки Да капусту кочанами; Гонит журавлей с гусями В неизвестные просторы За моря или за горы. «Птицы, птицы, не кляните, А молитвы говорите, Чтоб волна вас не смахнула, Чтоб не съела вас акула, Чтоб назад вернулись с пеньем Пастушонку в утешенье». Хороша хозяйка-осень, Много в дом добра приносит: То орехи, то пшеницу,— В закрома и не пробиться. Обо всем она хлопочет: Зябь вспахать, как должно, хочет, О парах подумать тоже, Чтоб весной быть людям с рожью. На дороге сколько люду! Будто поглядеть на чудо, Девушки спешат, ребята, Скот пылит, ржут жеребята. Бабы тащат веретена, Полотенца, холст беленый, Сыр, грибы, мешки фасоли, — Может, легче станет доля. Полон рынок смеха, крика, Шум и гам стоит великий. Гусь гогочет, хрюкнул боров, Петухи свой кажут норов, Сара тащит яйца с воза, Берка платит за березу. Сапоги торгует Янко, Юрка бродит спозаранку, Крыся в зеркало глядится, Агатулька в шаль рядится, Кася ищет взором метким Кашемира для жакетки, Бусы, чтоб в четыре шнура: В дружки звал не зря Бандура. Продает торговец соль, Знахарь облегчает боль. Как же быть мне без товара,— Всё лицо горит от жара! Из местечка убегу я, Погляжу на даль родную, На лесок, — по всем приметам, Всё окрест как было летом. Впрочем, нет! Листва иная — Пожелтевшая, сквозная; Там цветок без лепесточка, Там грибок из-под кусточка Глянет вдруг и спрячет ушки. Осень бродит по опушке, Травы глушит и цветочки, — Вянут, чахнут стебелечки. Осень листья на дорогу Сыплет мягко, понемногу, — Без того в полях зима Сбила б ноженьки сама, Юбку пыль посеребрила б, Щеки белые покрыла б. Пусто, пусто в чистом поле, Сердцу тягостно до боли. Где цветы, где зелень лета, Птичий гомон в час рассвета? Всюду старость грустью веет, Туча мелкий дождик сеет, Солнце косы чешет редко, Бос дубочек-малолетка. Желт лужок. Умчалось лето. Реки тонким льдом одеты. В сучьях ветер свищет, плаче По березкам сойка скачет. Ухарь-филин кличет зайца… Впрямь готова грызть я пальцы, Сравнивая с жизнью нашей,— Ведь ничем она не краше! Лишь зажмурюсь, пред глазами Замелькают люди в храме, На крестинах и в костелах, На гулянках невеселых. Тут и слезы, тут и песни, Труд безрадостный, болезни, Поцелуи да могилы, Желтый свет свечи постылой… Расхлебать ли эту кашу! Где же, братцы, счастье наше? 1902 или 1903

МУЖИЦКАЯ ДОЛЯ

Тяжко жить, трудиться, Если нету доли, Жито не родится На мужицком поле. С копны обмолота Не больше осьмины, — Сколько ни работай, Ешь одну мякину. Осень подоспела — Податям нет счета, А семья не ела, О деньгах забота! Так-то вот, мой милый, И живи и майся, Если хватит силы, Доли дожидайся. Где ж ты, моя доля, Где ты затерялась, Спряталась ты, что ли, А беда осталась? Знаю только муки, — Да о них что скажешь? Хоть в мозолях руки, — Спать голодным ляжешь. Хоть и встанешь рано, Да зевать — не время. Луг косить для пана Я спешу со всеми. За гроши с косою В поле допоздна я. Говорят порою: «Добрый пан…» Не знаю! Эконома знаю,— С ним-то мы знакомы… Что ни день встречаю, Он в лугах как дома. Целый день свирепо Лает, пес несытый… Не прожить без хлеба, Так терпи, Никита. Стискиваю зубы И с косой шагаю, Пересохли губы. «Пить!» — я изнываю. И с ночной прохладой Отдыха всё нету, — Ведь косу мне надо Наточить до света, Чтоб наутро рано Острою косою Луговину пана Докосить с росою. Где ж ты, моя доля? Отзовись, откликнись! 1903