Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

А МУЖИК ПОНЫНЕ НЕ ПЕРЕМЕНИЛСЯ

Многие прошли века, Как Христос родился, А мужик поныне Не переменился. Гора стала долом, А долы горами, Моря пересохли И стали полями. На полях на этих Камень покрошился, А мужик поныне Не переменился. Вот нашли вновь землю, Порох раздобыли, Наряду с бумагой Литеры открыли. И немало книжек Людям показали, Для «хамулы» только Ключи затеряли. Написал Коперник, Что свет закружился, А мужик поныне Не переменился. Ах! Остался темным, Как тот лес зеленый, На земле «хамула», Всеми притесненный. Люди заглушили В душах всё святое, Только «хам» остался Горькой сиротою. И бог с неба глянул, Глянул — удивился, Что мужик поныне Не переменился. «Ну! — сказал, — сыночек, Проси, что захочешь, Всё пошлю я с неба, Всё, что ты попросишь. Я хочу, чтоб, сын мой, Ты с бедой не знался, Чтобы стал свободным, С

горем бы расстался». — «О, дай ты мне, боже, На родной сторонке Хату да лошадку, Побогаче женку. Дай еще коровку, Телку, свинку тоже, Жита дай, измелем, Да и хватит, боже. И за всё спасибо! Буду человеком И расстанусь с горем От века до века». 1904

МУЗЫКАНТ БЕЛОРУССКИЙ

На дуде сыграю, На гармони, что ли, Иль всплакну на скрипке О мужицкой доле. Стало слишком тяжко, Душу давит горе, Слезы так и льются, Жизнь померкнет вскоре. Заиграй же, скрипка,— Песня разнесется, Если не услышат, Сердце разорвется. Скрипка зарыдала — Дрогнули ракиты. Только нот печальных Не услышит сытый. Если ж и услышит, Скрипача облает: «Гляньте, хам не в шутку Равенства желает!» Двинь, смычок, по струнам С пламенною силой, Чтобы наша скрипка Мертвых пробудила. Ты поведай, скрипка, Панству сказ суровый, Как голодным «хамам» Тяжко жить без крова! И смычком по струнам Грянул в возмущенье,— Задрожали птицы, Смолкло пчел гуденье. Пенью музыканта Скрипка вторит смело. Скоро песню «хама» Мир услышит целый. 1904

НЕБЫВАЛЫЕ ВРЕМЕНА

И песни молчат, и веселья не видно, И старость почувствовал юный, И звонкие ноты на скрипке брать стыдно,— Порваны радости струны. Художников краски — горе рисуют, И тени с холстов не сходят, И грустно поэты ныне рифмуют, И кровью сердца исходят. Январь 1905

КРЕЩЕНЬЕ НА СВОБОДУ

На востоке рдеет небо; Так и надо, эка небыль! Реки крови льются в море, Гибнет там солдат от горя Без рубашки и без хлеба; Так и надо, эка небыль! Угнан сын, расстанься с мужем. Мы царю послушно служим. Наши стоны рвутся в небо, Но молчим мы — эка небыль! Бьет казак, жандарм стреляет, Спины нам налог сгибает, С соли дань плати и с хлеба — Мы и платим, эка небыль! Люди падают в столице: Пули бьют и в грудь, и в лица… Шли с попом, подняв иконы, К государю бить поклоны. Сыпал пули царь, как с неба, — Так и надо, эка небыль! Дурней крестят на свободу. Царь науку дал народу, Показал нам, словно с неба: Больше нет в царе потребы! Слышен крик Гапона: «Нужно Поступать тут ладно, дружно, Нужно бомбой, пулей, дробью Бить по подлости и злобе, И тогда смахнем мы быстро Всех антихристов, министров!» Голос с неба возвещает: «По царю петля скучает!» С той поры Москва, Варшава, Рига, Вильнюс и Либава — Наш народ семьею всею Гонит вон царя-злодея! Люди слышат голос с неба: «Больше нет в царе потребы!» Бомба — трах! В куски Сергея, Мирский мчит домой скорее, Царь дрожит, министры млеют, Бедоносцев аж болеет. Побросали каски, бляхи… Но всего страшнее — ляхи: Смело колют, точно целят — Словно жито, чертей мелют. С неба слышится народу: «Взять пора ему свободу!» Февраль 1905

МОРЕ

(Революция народная)

Не такое нынче море, Не такой в нем слышен шум — Грозовое нынче море! Волны полны диких дум. Море словно уголь стало, Море с дна теперь горит, Море скалы раскидало, Море хочет смыть гранит. Море злится, крепнут волны, С диким шумом берег рвут; Гром гремит, грозой наполнен, С моря брызги в небо бьют. Где-то стон с волны сорвется, Где-то плач сорвется с губ, Берег болью отдается, Гром гремит из тысяч труб. Волны сгрудились полками, Шум русалок разбудил, И пронизан мрак огнями, Небо черный гнев накрыл. Злится бог, а буря эта С глаз святой снимает сон. Бьется, рвется всё на свете, Аж дрожит небесный трон. Трон дрожит, волна всё круче, Кличет бог святых на сход; Там надумали, что тучи Час придет, и пустят в ход. Начат бой, и бога войско Залпом бьет в седую даль… Миллион падет геройски, Всё же крепнет рать, как сталь. Ведь у моря силы много, Закален в борьбе любой; Не отступит войско бога… Не на шутку начат бой. Ждут века такого боя, Он гигантов нам дает, Будут биться в нем герои, Слава тем, кто в нем падет. Октябрь 1905

ПОД ЗНАМЕНЕМ

Полно мучиться, мать, Плакать вместе с отцом, Что Винцулю не встать, Что убит он врагом, Что он шел средь друзей, Знамя красное нес И кричал: «Царь-злодей, Много ль выпил ты слез? Кровью залит ты весь, — Кровь сосешь ты из нас! Мы со знаменем здесь, Мести близится час! Штык долой! Саблю вон! Не стреляй в нас, солдат! От присяги Гапон Отрешил тебя, брат!» — «Пли!» — в ответ закричал Капитан на коне, И солдат задрожал,— Грянул залп в тишине. Зашатался Винцуль, Но не бросил древка. Тут штыками патруль Приколол смельчака… Мы увидели: бьет Кровь Винцуля ключом,— Как кропилом, народ Окрестила кругом… Гроб простой на руках На кладбище несут, Гроб — в цветах и венках, И за гробом идут И солдат, и бедняк, И разъевшийся пан, И бездомный босяк, И… палач-капитан. Он шагает, скорбя, И в лице его дрожь, Проклинает себя, На себя не похож: «Я убил, я пролил Пролетарскую кровь, Душу я погубил, Заплатить я готов!» Капитан не стерпел — Отравился простак; А народ осмелел, Поднял выше свой стяг. И идет и, горя Правым гневом, поет, На врага, на царя Миллионы ведет. Не погиб наш Винцуль,— Он живет среди нас… Устыдился патруль, Не поднять ему глаз. Да! Солдат уж не тот, Что тогда в нас стрелял! Капитан не живет, — Он его б не узнал. Непослушный солдат Офицеру кричит: «Я народу сын, брат!», К демонстрантам спешит. А прикажут стрелять В знамя красное — он Усмехнется, и, глядь, Пулей воздух сражен… Люди, гневом горя, С красным флагом идут, На врага, на царя Руку мести несут. Всё теперь решено, Люди видят зарю, И во взорах одно: «Время сгинуть царю!» Октябрь 1905

ВЕРА БЕЛОРУСА

Верю, братцы: скоро станем Мы людьми и сбросим сон; На свет божий ясно взглянем, Век напишет нам закон. Не чернилами он пишет И в архивы не сдает, — Нет, он к ниве нашей вышел И наш пот на ниву льет. И землица плодородит, Рожь зернится, будет хлеб! Так живем, а всё ж в народе Кто-то шепчет: «Встань, кто слеп!» Верю, братцы, в нашу долю, В нашу силу верю я, Закалилась наша воля И в сердцах огонь, друзья! Мы — из камня, с волей твердой, Из железа мы, из стали, Нас огнем калили в горнах, Чтоб еще сильней мы стали. И теперь мы из гранита, А сердца из динамита, Руки сильны, грудь сильнее, Надо цепи рвать скорее! Октябрь или ноябрь 1905

ДОБРЫЕ ВЕСТИ

Друзья! К нам слово о светлой доле, Как зов на битву, летит с востока; Нам птицы звонко поют о воле, Над каждой хатой кружась высоко. Людей сплотило святое слово; Союз наш братский не разорвать! В сраженье мужа послать готова Жена и сына — родная мать. Старик с винтовкой идет в дружину, И внук за дедом в отряд спешит; Отважный хлопец, простясь с девчиной, На баррикаде, в огне стоит… Мужайтесь, братья! Заря восходит, И весть, как песня, дошла до нас, Что миллионы идут к свободе, Что близок, близок победы час! Друзья! Бессмертна народа сила,— Великой жертвы не избежать. Чтоб солнце счастья всегда светило, Нам нужно тучи скорей прогнать! Декабрь 1905

ПЕРЕД НОВЫМ ГОДОМ

К концу подходит год кровавый. Часы пробили. Ночь темна. Хожу по комнате. Отравой И холодом душа полна. В углах мерещатся скелеты, Еще стекает кровь с костей… Страшна была година эта, Грядущая пора — страшней! Мне чудится большое поле, На нем — народ. Ах, слышу крики! Людей казаки режут, колют, В детей они вонзают пики; Вот мать над мертвым сыном бьется, Слезами раны обливает, Но залп над полем раздается — И пуля женщину сражает; Старуху лошадь затоптала; Вон — юноша лежит без рук… Ах, льется кровь рекою алой! Ах, боже правый, сколько мук! В стране бесправия и горя Вскипает гнев и гром растет. Самодержавной волчьей своре Народ рабочий смерть несет. Сжимает царь кулак злодейский, — Озолотил он подлых слуг: Еще послушен полк гвардейский, Еще свирепствуют вокруг Солдаты царские, жандармы, Еще кичатся юнкера… Но луч уже проник в казармы! Придет желанная пора — И рать, как море, к трону хлынет, Штыки к сатрапам повернет, Сам Витте в страхе пост покинет… Я вижу, добрый будет год! Я знаю, быть богатым всходам Там, где кровь людей текла. С Новым годом, с грозным годом! Бей, народ, в колокола! Декабрь 1905

РАЗОХОТИЛСЯ

Вот был бы я социалист, да и ружье имел, То я б так взгрел Стражников, земских, становых и прочих собак! А так — один кулак! Приходят социалисты, листовки тычут, Бунтоваться кличут, А дали б только пороху хоть горстку, Пистолет, винтовку,— Отдал бы последнюю рублевку За пули и дробь. Так то племя проклятое въелось в кости, Такой нагнало злости, Что сладу нету… Становой — пан, а земский — важней стократ, А кто наихудший гад — Так стражник из Заполья! А что б ему — недоля! Было б кому губить свет, А чтоб его сгинул след! Пас свиней этот шкода У соседа Петра Сороки два года, Потом в кучера пошел к начальникам нашим, А теперь царским стал стражем. Стражник, шутите, — сила, А хоть бы тебя болячка задавила! Хоть бы тебя разорвало в клочья, Хоть бы покоя не знал ни днем, ни ночью, — Так ты мне осточертел, В холодной из-за тебя я сидел! Набрехал, накрутил, дали медаль; Только то, что ружья не имею, — жаль, Но не бойся, я не сплошаю, как дам, Аж брызги полетят, поленом по мозгам! Не жить тебе, гаду, — Ужель нет с этими шельмами сладу! Глянь и там и тут, Что ни день их бьют, Начиная с Сената, Вплоть до стражников, ихнего брата, То бомбой, то из пистолетов, Что ни день — меньше эполетов. Хоть эту дрянь и разводит царь, А корми их пахарь, как встарь,— Попросту мужик. Известно: каждый из царских слуг привык — Мало им пенсий! — грабить мужика. И чем проворней у них рука, Тем чины быстрей идут. Гляди, министр он, генерал,— А за что? За то, что, как по-русски говорится, воровал. А мужик — так за вязанку дров Сиди пять годков. И нас, не хотевших водочку пить Да налоги платить, Так казаки пороли, Что и в пекле жару не зададут нам поболе. Меня и еще двоих в острог Засадили потом на недолгий срок. Словно в костеле, сказал бы я, там Набилось народа, пока мы сидели. Ксендзов туда — и был бы там храм. Впрочем, всё ж одного мы имели: Ну и славный был человек, Не забыть мне вовек! Когда началась в тюрьме голодовка, Под конец мы такими хилыми стали, Что всё время спали; Только ксендз да еще солдат Как запоют «Марсельезу», брат, Так поневоле мы все встаем И разом песню поем. Выпустили меня, а ксендз так там и остался. Со слезами он со мной расставался, Поучал, просил, кричал мне вослед: «Не робей, Петрусь, знай, на тот свет Кого надо спровадь, А не то минует тебя благодать; Мы тебе сниться будем, Коль не станешь мстить этим людям!» Так вот я, Петрусь, спасаючи душу, Приказ не нарушу, Выполню вмиг. Мне б дробовик, Пороху иль пистолет, И проложу я тотчас след. Наведу порядок не малый, Чтоб досталось не только стражнику, становому Или там генералу, Но и губернатору нашей губернии! 1905