Белоснежка должна умереть

Нойхаус Heлe

— Ты хоть немного отошел?

— Немного отошел… — Боденштайн пожал плечами. — Ничего, все образуется. Как-нибудь…

Она еще раз с сомнением посмотрела на него, потом взяла свою куртку и сумку и ушла. Боденштайн поднялся, выключил телевизор. Целый день ему удавалось не думать о своей печальной утренней встрече с Козимой, но сейчас воспоминание о ней снова хлынуло в его сознание горькой, как желчь, тошнотворной волной. Как он мог так потерять над собой контроль? Выключив свет, он медленно пошел по коридору в свой кабинет. Гостевая комната у родителей привлекала его так же мало, как и бар или кабачок. С таким же успехом он мог провести ночь здесь, за своим письменным столом. Он закрыл за собой дверь, в нерешительности постоял посреди комнаты, освещенной

лишь уличными фонарями. Да, он оказался неудачником как мужчина и как полицейский. Козима предпочла ему тридцатипятилетнего мальчишку, а Амели, Тис и Тобиас, скорее всего, давно погибли, потому что он не смог их вовремя найти. Позади лежало в руинах его прошлое, а впереди маячило более чем сомнительное будущее.

* * *

Свесившись вниз и вытянув руку, она уже могла достать до воды. Вода прибывала быстрее, чем она надеялась. Вероятно, потому, что в помещении действительно не было ни одного сточного отверстия. Еще немного — и они будут сидеть по пояс в воде. А если даже они не утонут благодаря узкой щели над окном, то замерзнут. Холод стоял собачий. Состояние Тиса катастрофически ухудшалось. Он обливался потом и весь дрожал. У него был жар. Большую часть времени он как будто спал, обняв ее рукой, а если бодрствовал, то начинал говорить. И то, что он говорил, было так страшно, что ей хотелось заплакать.

Зато у нее в голове вдруг словно раздвинули некий черный занавес, и она отчетливо вспомнила события, которые привели ее сюда, в эту каменную дыру. Лаутербах наверняка подмешала в воду и в печенье какую-то отраву, потому что каждый раз, поев или попив, она тут же засыпала. Но теперь она все вспомнила. Лаутербах позвонила ей и сказала, что у нее к ней срочное дело и она ждет ее на стоянке, а когда она вышла, попросила ее поехать с ней к Тису, мол, он себя очень плохо чувствует. И была так приветлива и так озабочена. Амели, не раздумывая, села в машину и… — очнулась в этом подвале.

До Альтенхайна она думала, что во время своих приключений в пустующих домах, предназначенных на снос, в ночлежках бомжей и на улицах Берлина она познала все зло, которое существует на свете. Оказалось, что она даже не подозревала о том, на какую жестокость способен человек. В Альтенхайне, в этой идиллической деревушке, показавшейся ей скучной и убогой, жили, скрываясь под маской безобидных добропорядочных бюргеров, безжалостные, бессердечные монстры. Если она выйдет отсюда живой, она уже никогда никому не сможет верить. Как можно быть такими безжалостными? Почему родители Тиса за все время так и не поняли, что делает с их сыном их милая, приветливая соседка? Как могла вся деревня молча смотреть, как молодого парня ни за что отправляют на десять лет за решетку, в то время как настоящие преступники спокойно разгуливают на свободе? За несколько часов, проведенных вместе с ней в темном подвале, Тис постепенно рассказал ей все, что знал о тех жутких событиях в Альтенхайне. А знал он немало. Неудивительно, что доктору Лаутербах не терпелось поскорее отправить его на тот свет. Одновременно с этой мыслью в ней вдруг разверзлась черная, страшная бездна — сознание того, что так и будет. Лаутербах была не глупа. Она наверняка позаботилась о том, чтобы их здесь не нашли. Или нашли слишком поздно.

* * *

Подперев подбородок ладонью, Боденштайн задумчиво смотрел на пустой коньячный стакан. Как он мог так ошибиться в Даниэле Лаутербах? Ее муж в состоянии аффекта убил Штефани Шнеебергер, но это онахладнокровно покрывала его убийство и столько лет держала в страхе Тиса Терлиндена, накачивая его мощными препаратами. Онадопустила, что Тобиас Сарториус сел в тюрьму, а жизнь его родителей превратилась в ад.

Боденштайн взялся за бутылку «Реми Мартена», которую ему кто-то подарил и которая уже больше года стояла нетронутой в его шкафу. Он терпеть не мог коньяк, но сейчас у него появилась острая потребность выпить чего-нибудь крепкого. Он целый день ничего не ел, зато много

пил кофе. Выпив залпом стакан — уже третий за сорок пять минут, — он скривился. Коньяк зажег в его желудке маленький, приятно обжигающий огонек и побежал по жилам, снимая напряжение во всем теле. Его взгляд упал на фото Козимы в рамке, стоявшее рядом с телефоном. Она улыбалась знакомой до боли улыбкой. Боденштайн злился на нее за то, что она подкараулила его сегодня утром и спровоцировала на эти жуткие заявления. Он давно уже раскаивался в своей минутной слабости. Хотя это она все разрушила, он чувствовал себя виноватым, и это злило его не меньше, чем его слепая, заносчивая уверенность в нерушимости и безупречности их брака. Козима изменила ему с мальчишкой, потому что он уже не устраивал ее как мужчина. Ей стало скучно с ним, и она нашла себе другого, такого же любителя приключений, как она сама. Эта мысль оказалась гораздо более болезненной для его самолюбия, чем он мог себе представить.

Когда он опрокинул четвертый стакан коньяка, в дверь постучали.

— Да!

В проеме показалась голова Николь Энгель.

— Не помешаю?

— Нет, заходи. — Он потер переносицу большим и указательным пальцами.

Энгель вошла, закрыла за собой дверь и подошла к столу.

— Мне только что сообщили, что Лаутербаха лишили иммунитета. Судья утвердил санкции на арест для него и Нади фон Бредо. — Она озабоченно посмотрела на него. — Боже, ну и вид у тебя! Это тебя расследование так подкосило?

Что он должен был ответить? На обдумывание тактически правильного ответа у него не было сил. Николь Энгель до сих пор оставалась для него книгой за семью печатями. Что означал ее вопрос — простой интерес или желание соорудить ему из его же ошибок и неудач петлю и положить конец его деятельности в качестве руководителя отдела?

— Меня подкосили сопутствующие обстоятельства… — ответил он наконец. — Бенке, Хассе, эти идиотские сплетни про меня и Пию…

— Надеюсь, это и в самом деле всего лишь сплетни? Или нет?

— Да брось ты!.. — Он откинулся на спинку стула и сморщился: у него болела шея.

Ее взгляд упал на бутылку.

— У тебя есть еще один стакан?

— В шкафу. Внизу слева.

Она повернулась, открыла шкаф, достала стакан и села на один из стульев для посетителей перед столом. Он налил коньяку, ей нормальную порцию, себе почти полный стакан. Николь Энгель подняла брови, но ничего не сказала.

— Твое здоровье, — сказал он и залпом выпил.

— В самом деле — что с тобой происходит? — спросила она.

Николь Энгель была очень наблюдательна и к тому же давно знала Боденштайна. До того как тот познакомился с Козимой, они два года жили вместе. Зачем ему скрывать от нее свои проблемы? Все равно скоро все узнают о них, самое позднее — когда у него изменятся адрес и домашний телефон.

— Козима нашла себе другого… — постарался он произнести как можно более равнодушно. — Я уже некоторое время подозревал это, а пару дней назад она призналась.

— О!..

Ее реакция не была похожа на злорадство, но заставить себя сказать «мне очень жаль, сочувствую» она все же не смогла. Впрочем, ему было все равно. Он опять взялся за бутылку, еще раз наполнил свой стакан и выпил. Николь молча смотрела на него. Теперь он понимал, почему при определенных обстоятельствах люди спиваются. Козима уплыла куда-то на задворки его сознания, а с ней улетучились и мысли об Амели, Тисе и Даниэле Лаутербах.

— Я плохой полицейский… — сказал он. — И никудышный начальник. Тебе следует подыскать мне замену.

— Ни в коем случае! — ответила она уверенно. — Когда я в прошлом году перевелась сюда, у меня действительно было такое желание, честно тебе признаюсь. Но, понаблюдав за тобой, изучив твой стиль работы и руководства подчиненными, я пришла к выводу, что мне бы здесь не помешала еще парочка таких, как ты.

Он не ответил, хотел налить себе еще коньяку, но бутылка была пуста. Он, не глядя, бросил ее в корзину для бумаг. Вслед за ней туда же полетела и фотография Козимы. Подняв голову, он встретился глазами с Николь.