Белоснежка и семь клонов
Шрифт:
«Хорошо еще если ребенок – плод любви, страсти, пусть минутной, но все же… А если просто прагматичный способ мимикрировать, превратившись в коричневого паука?» – Дитмар привык с детства насыщать свои размышления научными терминами из биологии, медицины, химии, физики. Эти слова и понятия окружали его всегда, отец никогда не сюсюкал и не говорил с ним, как с ребенком, и даже находясь в домашней обстановке, как будто продолжал читать лекции студентам или объяснял аспирантам возможный исход опыта.
Дитмар вышел прогуляться перед сном – прямо за забором, окружающим обширную территорию пансионата,
Дитмара ужасно раздражал вид этого райка для избранных, именно поэтому он предпочитал проводить свободное время за его пределами.
Выход из пансионата охранялся – но почти формально: кого опасаться в этой глуши?
– Привет, Дитмар! Ты опять в лес? Не скучно тебе одному гулять? – отозвался скучающий в будке охранников солдат Пауль Гросс, когда юноша проходил мимо него. – Или ты себе подружку уже нашел? Давай, давай! Начальство будет довольно, если ты ее еще и обрюхатишь! – довольный своей шуткой заржал постовой.
Дитмар молча прошел мимо, слегка кивнув головой – не обижаться же на Пауля за протухший идеологический бульон, влитый в его незрелые мозги «Гитлерюгендом» и не процеженный законопослушными недалекими родителями.
Выросший в большом городе, Дитмар с превеликим удовольствием бродил в одиночку по тихо стрекочущему и жужжащему хвойному лесу. Для него такое погружение в природу оказалось своеобразным бальзамом, облегчающим хотя бы на некоторое время душевные терзания.
Молодому человеку нелегко было осознавать себя причастным к этому балагану, облаченному в чуждый ему националистический балахон. Самое ужасное, что и он вынужден быть одним из участников отвратительного спектакля.
Искупавшись в прозрачном лесном воздухе, Дитмар превращался сам в себя. В себя – настоящего, а не фальшивого ученого, ведущего мнимые исследования, призванные подтвердить лживые теории.
Профессор Бауэр во время подготовки группы ученых для работы в «Лебенсборне» проинструктировал Дитмара вместе с другими аспирантами и студентами-старшекурсниками, каким образом должны проводиться научные исследования в лаборатории репродуктивной биологии. Следуя рекомендациям профессора, молодые ученые могли создавать иллюзию бурной деятельности, периодически сотрясая пробирками с непонятным никому содержимым и снабжая все это туманными и расплывчатыми псевдонаучными разъяснениями.
Инспектировать результаты будет сам профессор, так что опасаться разоблачения им нечего. Если, конечно, не объявится инспекция, по-настоящему разбирающаяся в сути вопроса. Вероятность этого была, по расчетам профессора Бауэра, ничтожно мала – поскольку среди самих партийцев таких специалистов нет, а остальных ученых, способных компетентно проанализировать
Старый ученый в душе не сомневался, что весь этот затянувшийся спектакль скоро свернется, и они все смогут вернуться к работе. К настоящей работе. И тогда все эти молодые ребята, которых он отправил подальше от вражеских пуль и окопных вшей, смогут вновь заняться делом своей жизни. Он должен сберечь их жизни – ради науки, ради будущего… И главное – среди них его Дитмар, его единственный в мире родной человечек…
Дитмар чувствовал, как его легкие наполняются лесным воздухом. Закрывая глаза, он представлял себе блестящие ядра молекул и крутящиеся вокруг них с бешеной скоростью электроны – все эти хаотически двигающиеся и летящие в разные стороны, сталкивающиеся и разлетающиеся с треском частички. Это и есть самый обычный воздух, только на уровне молекул – в мозгах Дитмара такие метаморфозы с разными веществами случались нередко. Скорее, даже не метаморфозы, а как бы отображение кусочка жизненной материи под очень сильным микроскопом.
«Если бы люди могли посмотреть вокруг себя в микроскопы, наверняка многие их представления коренным образом изменились… Покой и тишина леса так же обманчивы, как и любое представление о стабильности и постоянстве… Человек вообразил себя венцом природы и настолько уверился в своей избранности, что у некоторых маниакальных типов это приняло гипертрофированную форму. С ума сойти, – улыбнулся слегка Дитмар, сжимая в зубах сухую травинку, – я даже свободно думать об этом могу только в лесу. На территории этого чертового генного питомника нормальные мысли как бы боятся выплывать наружу и прячутся в недрах серого вещества, дожидаясь, пока я вдохну воздух с повышенным содержанием кислорода…»
– Ты пожалеешь об этом! Выброси из головы глупые мысли! Пойми, ты получишь все, что тебе нужно! Ты будешь среди избранных! – из-за кустов послышался грубоватый мужской голос и тихие всхлипывания молодой девушки:
– Я… я ничего не хочу… Прошу тебя, договорись, чтобы… ну чтобы ничего не было…
Девушка говорила с акцентом и с трудом подбирала немецкие слова.
«Местная девушка с кем-то из наших солдафонов, – мелькнуло в голове у Дитмара. – Чего он от нее хочет? Впрочем, понятного чего. Или уже приключилась неприятность? Хотя, он явно уверен, что девушка им осчастливлена… Эти грубые крестьянские сынки ведут себя, как петухи в собственном курятнике. Они выполняют распоряжение руководства – способствуют появлению детей с „хорошими“ генами. Уж они-то сами не сомневаются, что их наследственный материал представляет собой большую ценность…»
– Зайди в пансионат, поговори с доктором. Увидишь, как хорошо там устроены женщины и их детки. Такого питания ты сейчас нигде не найдешь. И ребенок будет всем обеспечен. Представь, он будет лучшим, избранным среди всех детей… здесь, у вас… – опять послышался голос немецкого солдата.
– Я не понимаю тебя, – девушка говорила, громко всхлипывая, – что ты такое говоришь? При чем тут питание? Какие избранные?
– Как это не понимаешь? Ты же немецкий в школе учила, ты всегда понимала, что я тебе говорю…