Белые цветы
Шрифт:
— Как только увидите Абузара Гиреевича, передайте ему, — уже серьезно сказал Янгура, — пусть не волнуется за Мансура. Я намерен всерьез позаботиться о судьбе этого джигита.
Гульшагида промолчала. Проехали памятник Тукаю, оставшийся слева, впереди показалась серая поверхность озера Кабан, подернутая «салом». Опять повалил снег крупными хлопьями,
— Вы не собираетесь перебраться на работу в город? — неожиданно спросил Янгура.
Гульшагида чуть заметно покачала головой.
— Если все переедут в город, здесь места не хватит.
В этот серый, пасмурный день красота Гульшагиды казалась
— Для вас-то нашлось бы местечко, — уверенно сказал Фазылджан. — К тому же и Абузар Гиреевич хорошего мнения о вас. А с его мнением в Казани многие считаются. Если понадобится, найдется кому замолвить за вас словечко. Да, да! — уже твердо продолжал он. — Вам надо непременно работать в городе: здесь и практика интересней, и знания свои усовершенствуете.
«Вон сколько ходатаев за меня», — с легкой усмешкой подумала Гульшагида. А вслух сказала;
— Абузар Гиреевич говорил об этом со мной, да у меня сейчас что-то желания нет оставаться в городе.
— Желание появится, — уверенно ответил Фазылджан. — Деревня ведь усыпляет. Так было испокон веков. А ведь профессор Тагиров — мировая величина. Работа под его руководством даст вам очень многое. Было бы непростительно упускать такую возможность. И потом, насколько мне известно, у вас нет ничего такого… личного, что привязывало бы вас к деревне.
Гульшагида хотела было выразить удивление осведомленностью Фазылджана, но машина остановилась у железных ворот больницы. Янгура сначала вышел сам, потом помог выйти Гульшагиде, снял шляпу, очень тепло попрощался с ней.
В эти минуты Гульшагиде казалось, что все знаки внимания со стороны известного хирурга она воспринимает совершенно равнодушно, но когда, уже надев белый халат, поднималась по лестнице, у нее почему-то перехватило дыхание. Она вспомнила: Янгура, прощаясь, дольше, чем следовало, задержал ее руку, слишком уж пристальным взглядом посмотрел ей в глаза! А когда мужчины смотрят так пристально, женщинам все понятно. В других подобных случаях Гульшагиду, случалось, охватывали гнев и брезгливость, ей хотелось вымыть руки. На этот раз она даже забыла обидеться, только покраснела на миг и тяжело перевела дыхание. Именно в эту минуту, как назло, встретился Салах Саматов, которого Гульшагида невзлюбила с первого дня приезда. Скользкий, как налим, он и в разговоре был неуловим: то колючий, то слащавый, то грубый, то льстивый, — не поймешь, что у него настоящее.
Вначале он даже пытался ухаживать за Гульшагидой. Но она недвусмысленно дала понять ему: не утруждайте себя напрасно. После этого он сменил свою внимательность на затаенную злость. Теперь он всегда считал своей обязанностью бросить Гульшагиде какую-нибудь колкость. То же самое повторилось и «сейчас.
— А, Гульшагида! — воскликнул он насмешливо. — Вас подвез на машине милейший Джан-Джан? Между прочим, он мой близкий друг. — И Салах плутовато подмигнул.
Гульшагида не знала до сих пор, что ближайшие друзья называли между собой Фазылджана Джангировича Янгуру просто Джан-Джаном… Тем более ей непонятной была развязность Саматова. Неприязненно взглянула на него она, ответила с достоинством:
— Ваши ближайшие друзья ничуть не интересуют
Резко повернулась и направилась к своим однокурсникам, толпившимся в коридоре. Но по пути ее перехватила медсестра:
— Гульшагида-апа, сейчас же идите к главврачу, он спрашивал о вас.
Гульшагида удивилась. Алексей Лукич Михальчук почти не общался с молодыми врачами, приехавшими на курсы усовершенствования. А с Гульшагидой он ни разу не разговаривал отдельно. По пути в кабинет Алексея Лукича она повстречалась с Диляфруз. Девушка, не поднимая глаз, подходя, обронила:
— Знаете, Салаха-абы с работы снимают.
— И правильно делают, — безжалостно отозвалась Гульшагида. — Под белым халатом не может таиться каменное сердце.
— Это неправда! — возмутилась Диляфруз. — Нельзя чернить невинного!
С таким жаром можно защищать только очень близкого человека. Гульшагида поняла это, и ей стало неловко.
Около доски приказов стояла группа врачей, они что-то горячо обсуждали. Приостановилась и Гульшагида. Оказывается, Салаха Саматова не увольняли, а за безответственное отношение к делу переводили в приемный покой. Конечно, это было достаточно серьезное наказание, но, по мнению Гульшагиды, вполне заслуженное.
В кабинете у главврача уже находился Саматов. Второпях Гульшагида вошла, не постучавшись.
— Простите, Алексей Лукич, мне передали, что вы…
— Садитесь, — сказал главврач и снова повернулся к взбешенному Саматову: — Вы еще должны сказать мне спасибо, Салах Саматович. Я бы мог отчислить вас и даже привлечь к судебной ответственности. Прошу не горячиться и не забываться. Передайте дела Ирине Семеновне, а сами извольте перейти в приемный покой. Все.
Саматов бросил на Гульшагиду взгляд, полный злобы, словно она во всем была виновата, и, уходя, хлопнул дверью, успев сказать при этом: «Освобождают местечко вот для этой мадонны!»
— Какое отношение я имею ко всему этому? — спросила возмущенно Гульшагида,
— Не обращайте внимания, — успокоил Михальчук. — Я вызвал вас вот по какому делу. Как известно, у нас случились большие неприятности. Вдобавок ко всему Магира Хабировна, возвращаясь вчера домой, упала и сильно повредила ногу.
— Опасно повредила?
— Не могу сказать. Сейчас съезжу и посмотрю… Вы ведь знаете больных в ее палатах. Очень прошу вас на несколько дней взять их на себя. С Абузаром Гиреевичем и с другими я уже договорился. Вашей учебе это особенно не повредит. И Магира Хабировна тоже просит, чтобы вы замещали ее… Если будут затруднения, советуйтесь со мной и со своими старшими коллегами. He стесняйтесь. Для начала переговорите с Магирой Хабировнои. У нее есть домашний телефон.
Гульшагида не очень-то была склонна принять такую нагрузку. Но и отступать не хотелось. Она тут же поднялась наверх, вызвала Диляфруз. Оказывается, Диляфруз уже ко всему подготовилась, выложила перед Гульшагидой объемистую папку историй болезней:
— Вот, Магира Хабировна просила передать вам.
Гульшагида принялась изучать последние записи лечащих врачей. Потом попросила Диляфруз рассказать, как больные провели ночь. Сестра доложила с полным знанием дела. В частности, сообщила, что больной Ханзафаров измучил своими капризами дежурившую ночью сестру.