Белые мыши
Шрифт:
Я стою вблизи неоклассических колонн входа, пока глаза мои не свыкаются с окружающим и знаменитости, на которых они натыкаются там и сям, не сливаются в толпу обычных людей с сигаретами и бокалами белого вина в руках. Первой же, кто выныривает из нее, оказывается Луиза. Она меня не видит, как и стоящие рядом с нею Аманда и Биби.
Пить мне не хочется. Перед показом Версаче я проторчал на работе ровно двенадцать часов, без перерывов, и умотался до того, что, вероятно, даже не почувствую вкуса первого бокала. От вина я бы лишь одурел, а то и вовсе свалился. А вот интересно, нет ли в баре подносов с tramezziniили канапе? Мне нужно что-нибудь, способное пробудить во мне голод, напомнить моему телу, что я сегодня почти ничего не ел. Пересекая вестибюль, я время от времени ловлю на себе любопытные взгляды, почти такие, как если бы я был не я, а Ферби, или Телепузик, или еще какое-то занятное существо, о котором каждый что-нибудь да слышал, но так и не удосужился поинтересоваться, как оно выглядит. Стараясь избавиться от этих взглядов, я опускаю глаза.
Биби замечает меня, когда я вновь выхожу в фойе, машет мне рукой над головами обступивших ее людей. Плетусь к ней, напустив на себя безмятежный вид, чтобы скрыть мои настоящие чувства. Я вижу, что она уязвлена, но обида появляется на ее лице совсем ненадолго, исчезая уже со следующим облачком сигаретного дыма. Стараясь утешить Биби, я глажу ее по руке и вновь вспоминаю шершавость ее кожи. Залитый солнцем пляж с тонким песком вместо густой, текучей млечности – кожи Луизы.
– Давно здесь?
– Не так чтобы, – отвечаю я. – Фрэд подбросил меня от «Времен года».
Биби уже усвоила – любой разговор о работе автоматически выводит меня из равновесия. Я же ей это и внушил, рассыпая, словно ядовитые шипы, специальные термины, о чем бы мы ни говорили: об Осано, поставщиках, тканях, людях, с которыми я работаю в студии, любом из дизайнеров мира. Так что о Фрэде я могу упоминать спокойно, никакого любопытства Биби не проявит; улыбка ее почти не меняется, когда она представляет меня стоящим вокруг женщинам.
Одна из них, в шляпке «Шанель-19» и трикотажном платье ей под стать, переспрашивает:
– Брат Луизы? Ну конечно. Я поняла бы это, даже не зная, кто вы. Луиза такая талантливая…
Я стараюсь скрыть удивление:
– Вот как?
– Подруга мне только что сказала – Луиза выступит у «Прада».
– Она же выступает у Осано.
– Правда? У него тоже?
Я беспомощно оборачиваюсь к Биби, но та говорит лишь:
– Я тебе потом все расскажу.
Образовавшиеся в вестибюле силовые линии подтягивают нас все ближе и ближе к Луизе с Амандой. Луиза уже увидела нас. Я точно это знаю. Но глаза ее на нас ни разу не задержались. А потом мы с ней оказываемся в одном кружке людей, и Аманда хохочет, откидывая голову.
Луиза глядит на меня с отвращением. Так, будто я и вправду подонок. Я съеживаюсь, словно желая укрыться за обнимающей меня рукою Биби, но где там, при ее росте и весе укрытие из нее получается никакое.
Кто-то тычет меня в спину, примерно так же, как цирковая лошадь, толкающая носом мяч. Обернувшись, я вижу, что это фотограф расставляет моделей, чтобы сделать очередной групповой снимок.
– И вы двое, – говорит он.
Позы для нас выбирает Луиза да и фотографируют только ее и меня. Когда срабатывает вспышка, Луиза спрашивает:
– Как делишки, братец?
Тон у нее неприветливый, она иногда бывает свиньей, сама того не желая.
Я качаю головой. А то она не знает, каковы мои делишки. Ей не нужно заглядывать мне в глаза, чтобы это понять.
Аманда хохочет снова.
– Вечно неразлучные брат и сестра, – произносит она.
– Это еще что? – настораживаясь, спрашиваю я. Луиза только отмахивается.
Перевожу взгляд на Биби, я знаю, она-то мне все скажет. Уводя меня к официантам, Биби говорит:
– Дурацкая шуточка Аманды. Она всем рассказывает, будто застукала вас с Луизой в постели.
– Что?
– Плюнь. У Аманды язык без костей, и от романа с Луизой лучше она не стала.
– Но нельзя же говорить такие вещи. Ты заткнула ей рот?
– Это всего лишь шутка. – Биби выглядит такой виноватой. И испуганной тоже. Она понимает, как сильно я разозлился. – Ну перестань, Джейми. Луиза только посмеялась в ответ. И теперь, раз о ней пошли разговоры, она получит гораздо больше работы. Она фантастически выступила вчера у Дольче и Габбана.
13
Биби выбегает за мной из отеля, бежит, стараясь нагнать, по пьяцца делла Репубблика, но я не останавливаюсь. И не оглядываюсь, даже когда она окликает меня. Эта минута разрушит наши отношения, и я не возьмусь с уверенностью сказать, прикидываюсь я или мое поведение имеет реальные основания. Да оно и не важно. Я не могу больше каждую ночь возвращаться в ее номер, лежать, глядя в сводчатый потолок, в постели, слишком вялый, чтобы отзываться на ее смех, с пальцами слишком скованными для ласк. И я перестаю видеться с нею. Или она со мной, потому что я присутствую на четырех показах, в которых она выходит на подиум. В четверг я еду в Милан на шоу «Прада» и «Библос», потом в воскресенье, когда все перебираются, чтобы подготовиться к нашему шоу, из ателье в выставочный центр «Фиера», я вижу ее на показах Роберто Кавалли и Антонио Берарди. В трех из этих показов участвует и Луиза, по два раза выходящая на подиум. На шоу Кавалли она сидит в публике, и мы встречаемся на движущейся дорожке, развозящей людей по гигантскому выставочному зданию.
Не отрывая глаз от длинной вереницы людей, стоящих впереди нас, она спрашивает:
– Ты почему не отвечаешь на звонки Биби?
– Ты знаешь почему.
Долгое время она молчит. Мы стоим плечом к плечу. Идти нам некуда, надо ждать, пока не кончится дорожка. Наконец сестра произносит:
– Так уж случилось, Джейми.
– С другими этого не случается. Мы что, не такие, как все?
– Продукты изгаженного детства.
– Да не было наше детство изгаженным. И близко к тому не лежало. – А если и лежало, я все равно не понимаю, как это может нас оправдать. Когда я рассказываю о нем кому-нибудь, получается сплошная идиллия. Но Луиза всего лишь пожимает плечами:
– Мне оно не нравилось.
– Это не одно и то же. – Я наконец поворачиваюсь к ней и говорю шипящим от гнева голосом. Но мы уже достигли конца дорожки и должны сделать четыре шага, чтобы попасть на следующую. Почему-то, когда идешь в толпе, настоящего спора не получается. Я теряю нить разговора и подхватываю ее, лишь снова ступив на дорожку:
– Дело не в Корнуолле. Тебе просто не нравилось быть ребенком.
– Ладно. Это тоже не объяснение. Просто скажи себе: ДВСНИ.