Белые снега
Шрифт:
— Новый год? — обрадовалась Йоо.
— Нет Первомай. Это весенний праздник трудящихся, — пояснил Сорокин. — В этот день трудовые люди всего мира веселятся, шествуют по улицам, поют песни и пляшут.
— У нас это называется Килвэй, — сказал Пэнкок.
— А когда у вас этот самый Кил… Килуэй?
— Тоже через несколько дней. Как оленеводы подойдут к тому берегу лагуны.
— Вот и хорошо — соединим новый и старый праздники! И еще, ребята, в день Первомая мы хотели бы выдать вам свидетельство о браке, то есть о том, что вы женаты. Наш Совет даст вам такую бумагу…
— Как мандат? — воскликнул Пэнкок.
— Можно и так назвать — мандат, — продолжал Сорокин. — Представляешь — ты будешь первым человеком в Улаке, а может быть, и во всем районе, который получит такое свидетельство от Советской власти!
Пэнкок не мог скрыть своей радости и нежно посмотрел на Йоо. Она ответила ему счастливой, застенчивой улыбкой.
В Улаке в эту весну было особенно оживленно: как-никак соединились два праздника — старый Килвэй и новый — Первомай.
Приехали и нуукэнцы.
Лена преподнесла Сорокину подарок — расшитый бисером и оленьей шерстью мяч, на первый взгляд почти такой же, каким играли его ученики на лагуне, гоняя его от одной сопки до другой.
— Да ты получше посмотри, Петя! — настаивала Лена. — Неужели не видишь?
— Я вижу — это прекрасное произведение искусства. — Сорокину было приятно оттого, что Лена сейчас здесь, рядом, и она думала о нем, загодя мечтала о встрече: ведь такой подарок в один день не сделаешь.
— Эх ты, слепыш! — засмеялась Лена. — Да это же глобус! Наша с тобой земля!
Только теперь Петр разглядел знакомые очертания материков, искусно вышитые на серой нерпичьей шкуре белым оленьим волосом. Красным бисером были отмечены большие города — Ленинград, Москва, Владивосток, Петропавловск-на-Камчатке и самый дальний в Советской Республике населенный пункт — Улак.
— Лена! Это ты сама?! — воскликнул Сорокин. — Да этому глобусу место в музее, а не в моей школе!
— А почему? — возразила Лена. — Я давно таким пользуюсь.
Ребятишки, толпившиеся возле учителя, с любопытством рассматривали удивительный мяч.
— Это наша земля, — обратился к ним Сорокин.
— Такая маленькая! — разочарованно проговорил Унпенер, — совсем круглая…
— Разве земля может быть такой? — протянул степенный и рассудительный Тэркин.
— И все-таки это наша земля! — повторил Сорокин, беря глобус в руки и поднимая его над собой. — На нем вы можете увидеть Москву, Ленинград, Владивосток, Петропавловск-на-Камчатке… На уроке я расскажу об этом подробней, а сейчас давайте поблагодарим Елену Федоровну за такой подарок.
И ребята наперебой закричали: «Спасибо! Спасибо!» Сорокин восхищенно смотрел на Лену и чувствовал, что любит ее, очень любит. И что скучал без нее… Хотелось сказать об этом девушке, хотелось прижать ее к себе, поцеловать, остаться с ней наедине… Но… в комнату вошел Семен:
— Пора начинать.
…Школьный домик был переполнен. Шум стоял невообразимый. Наконец все расселись: на полу прямо перед столом президиума — оленеводы из тундры и нуукэнские гости, дальше — хозяева. В дверях толпились те, кому не хватило места в классе.
Вот к столу подошел Тэгрын в каком-то невероятном мундире, нерпичьих штанах и торбазах. Он вытер ладонью с лица пот и растерянно оглянулся на Сорокина. Тот ободряюще подмигнул ему, и Тэгрын, бросив в рот горсть снега из миски, заменяющей президиуму графин с водой, начал:
— Товарищи и земляки! И раньше мы называли друг друга товарищами, но отныне это звание для нас будет обязательным. Потому что товарищ — это звание рабочего человека, который держит нынче власть. Так будем называть мы и женщин, ибо они — тоже наши товарищи по труду и жизни…
Тэгрын на минуту остановился, обвел взглядом собравшихся.
— Сегодня простые люди на всей земле отмечают свой праздник труда, веселятся и не работают. Мы тоже сегодня веселимся и не работаем, потому что солидарны с ними…
Сорокин, который внимательно следил за выступлением Тэгрына, обнаружил, что оратор несколько уклоняется. Он озабоченно посмотрел на Тэгрына, но тот уже говорил дальше:
— Мы не работаем в этот день, потому что работаем всегда. А тот, кто никогда не работает, тот лишен нашего праздника…
Сорокин кашлянул. Тэгрына пришлось долго уговаривать выступить перед народом. Сообща составили текст его доклада, Тэгрын выучил его наизусть, и вот теперь говорил почему-то совсем не то. Сорокин кашлянул еще раз. Тэгрын судорожно оглянулся, хватанул снегу из стоящей перед ним миски и продолжал:
— Рабочие люди всей земли, а вы видели, как выглядит Земля на круглом мяче, который Лена подарила нашему учителю, в этот день говорят: хватит работать, надо и передохнуть… Это называется дружбой трудовых людей. Потому что весь мир принадлежит тем, кто трудится. Капиталисты начинают бояться нас: вот один только день не поработали, и уже как худо! А что будет, если мы совсем откажемся работать?
— С голоду подохнем, оленей растеряем! — отозвался один из гостей-оленеводов.
— Верно! — кивнул ему в ответ Тэгрын, уронив на лоб прядь взмокших волос. — Поэтому сегодня мы думаем о том, как будем работать завтра. Завтра нам надо отправить вельботы к воде и начать охоту на моржа. Мы всю зиму тосковали по свежему моржовому мясу, которое дает настоящую силу чукотскому человеку…
— И эскимосам тоже! — послышался голос Утокжа.
— Я согласен, — снова кивнул Тэгрын. — Наши наблюдатели говорят: лед хорошо расходится в проливе, а на льдинах лежат моржи, словно дожидаются нас.