Белые тени
Шрифт:
У самого берега, врезавшись кормою в песок, грозя в их сторону пушками, серел броней огромный военный корабль.
Самый из них зоркий, Степан Чепига, даже прочел название на русский манер: «Девеп».
Это был знаменитый немецкий крейсер «Гебен», наводивший ужас в 14-15-х годах своими пиратскими налетами и бомбардировками мирных городов русского Причерноморья. Но и теперь, мертвый, он, казалось, грозил жерлами своих шестнадцатидюймовых орудий: «Погодите, настанет и мой час, час торжества германского рейха!»
Молча, как мимо страшного мертвеца-оборотня, проплыли казаки. Кучеров с горечью подумал: «А ведь судьбы
Потом кто-то крикнул:
— Смотрите, смотрите в воду!
Все кинулись к бортам. Глубоко под водой на дне моря раскинулся мраморный город. Высились белые, как минареты Стамбула, остроконечные башни, опоясанные зубчатыми стенами, зеленели сады, серели развалины замков, а узкие темные улицы и переулки уходили куда-то вглубь и манили своей таинственной и потусторонней красотой.
Город призраков!
Потом взоры обратились к остроконечным мраморным скалам Олимпа — самой высокой горы наибольшего из Принцевых островов Мармара, по которому и получило название море.
Кучерова грызла тоска, он не находил себе места. Поглядев на пустынные горы, холмы и долины острова, он спустился с бака на палубу и стал пробираться между сидящими и лежащими казаками на ют. Запуганные возможным отсутствием питьевой воды на Лемносе, они везли с собой бутыли, бачки и ведра с водой, и он натыкался на них на каждом шагу.
На корме стояло несколько офицеров. Незнакомый ему моряк — капитан первого ранга что-то рассказывал; окружающие внимательно его слушали.
— ...и каждый камешек мне известен. Русское географическое общество и наша Российская академия наук в 1894 году произвели в этом море первые полные гидрологические и биологические исследования, а первая подробная опись берегов была сделана в 1845-1848 годах гидрографом русского флота капитан-лейтенантом Манганари...
На другой день на рассвете стали на якорь у Галлиполи. На берег сошли десятка два офицеров из корпуса Кутепова. А часа через два плыли по Дарданелльскому проливу.
Форты, жерла орудий на высоком европейском берегу у небольшого городка Канак, в самой узкой части пролива, и далее 58 километров Геллеспонта — границы между Азией и Европой, потом снова укрепления, форты, тяжелые крупповские пушки и Эгейское море, темное, почти черное и бурное, особенно в эту пору.
Началась качка. У непривычных к морю казаков побледнели лица, а часа через два многие лежали в лежку. Кучеров задумчиво смотрел на темные волны с белыми гривами, на безоблачное небо, на провожавших пароход крикливых чаек и грезил о своей Потемкинской станице.
Давно уже скрылся турецкий берег, улетели и чайки, поняв наконец, что они ошиблись и лежащие, сидящие и расхаживающие по палубам люди такие же голодные, как они, а Кучеров все стоял и думал, не следует ли уговорить своих станичников вернуться на Дон.
Пароход, взбираясь с волны на волну, держал курс на Лемнос.
Лемнос — это ряды палаток, вытянувшиеся, словно шеренги на параде, строевые, гимнастические и устные занятия пять дней в неделю, скудный паек, ограничивающийся порой 80 граммами фасоли, опресненная морская вода, тоска по родине и ряды могил у залива Колоераки.
Лемнос — радость, смешанная с тревогой о грядущем и печалью расставания с товарищами сотен отъезжающих на родину, и тупое безразличие, перемежающееся с пароксизмами безысходного отчаяния
Лемнос — чистилище, где никто не знает, какие врата ведут в рай. Месяцы томительного пустого ожидания голодного, разутого казачества. Безнадежные искания сбитых с толку людей. Спекуляция на оскорбленном самолюбии, на ложном чувстве долга, верности данной присяге и якобы скором «торжестве правого дела», в чаде парадов, под звуки фанфар, гром барабанов, еще живых кумиров, величавых атаманов и самого главкома, «что орлом глядит и орлом летает». Бессильная ярость против союзных оккупационных властей за скудный паек, тысячи проклятий на голову генерал-губернатора острова французского генерала Бруссо, коменданта лагеря майора Брени, его офицеров Пэрэ и Мишлэ, всех их родичей и потомков до седьмого колена за моральный гнет, за тиски голода. Упорный отказ записываться в Иностранный легион, наниматься на работы в Бразилию, в Перу, на Мадагаскар.
Лемнос... Слабые, морально и нервно разбитые, в основном офицеры, поддавались уговорам и уезжали в Бразилию, чтобы удрать оттуда обратно в Европу, на Корсику, потом снова в Стамбул и, наконец, во Францию, где устраивались шоферами такси, лакеями в ресторанах или рабочими на заводах «Рено». Сурово обошлась судьба и с теми, кто был покрепче и, не желая подчиняться, бежал на рыбачьих лодках с проклятого острова в Грецию. Добирались туда самые сильные и удачливые, большинство гибло в море, а немногие возвращались полумертвыми назад, чтобы украсить еще одним крестом казачье кладбище. И только смелые духом, а их было мало, решили разделить судьбу со своим народом.
Уехал в Россию лихой разведчик Степан Чепига, подались с ним и его дружки — «двум смертям не бывать, одной не миновать!». Кучеров остался, не страха ради — мучили сомнения и, главное, не мог он покинуть на чужбине сына своего друга, не мог не выполнить данную клятву. «Кланяйся матери, — сказал он Чепиге, — сестре, всей станице, может, когда и увидимся. А ты правильно делаешь!»
Прошло восемь месяцев. И не будь моря, порой ласкового, спокойного, умиротворяющего, порой грозного, бурного, но всегда прекрасного, нового, жизнь на острове стала бы невыносимой.
Наконец 26 августа 1921 года генерал-губернатор Лемноса объявил, что находящиеся на острове эмигранты будут в ближайшие дни перевезены в Болгарию. К 10 сентября лагерь опустел. Лемнос ушел в область мрачных легенд. Кучеров вместе с казаками уехал сначала в Болгарию, а потом в королевство сербов, хорватов, словенцев — СХС — навстречу своей злой судьбе.
Глава пятая
Змеи выползают из нор
Затрубили фанфары, понеслись команды: «Сми-и-и-рно! Равне-е-ение на-пра-а-аво! Го-оспода офицеры!» Все замерло. К выстроившемуся на плацу Донскому кадетскому корпусу, широко шагая, шел впереди свиты генерал Врангель, навстречу ему, подобрав елико мог брюхо, спешил на коротких кривых ногах директор корпуса генерал-лейтенант Перрет по кличке Боров. За ним, точно журавль за жабой, неторопливо вышагивал командующий парадом генерал-лейтенант Гатуа. Шествие завершал адъютант директора, сухощавый, подтянутый полковник Чепурковский.