Белые волки. Часть 2. Эльза
Шрифт:
Вечером они ужинали у себя в покоях, и ради Петры он приказал зажечь по всей комнате сотню свечей. В их мягком сиянии все казалось другим: золотым и нежным. И девочка-скала будто бы снова ласково смотрела на него, хотя так могли просто обманывать тени. Монах играл им на крохотной трехструнной лурне и пел чистым голосом о светлом боге. Когда остатки ужина унесли, Петра первой нырнула в постель и отвернулась, чтобы не смотреть, как он переодевается. Димитрий только хмыкнул и устало стянул рубашку с плеч: проклятая дарданийская сырость молитвенных
— Что это? — она с ужасом смотрела на полоску кожи, плотно охватившую его правый бицепс.
— Это ничего, сладенькая, — Димитрий даже сумел выдавить ласковую улыбку и погладить Петру по щеке, — просто нравится носить. Ложись обратно в постель, не стой босиком тут.
— Нравится? — она подцепила ремешок и чуть отогнула, заставив его стиснуть зубы, чтобы сдержать стон.
Железные зубья гвоздей глубоко впились в плоть. Когда-то он снял это чудовищное украшение с Южинии, освобождая ее от оков самоистязания. Как знал, что когда-нибудь пригодится. Петра издала судорожный прерывистый выдох.
— Сними немедленно.
— Не могу, — он снова погладил ее, — это помогает мне. Правда. Ограничивает руку.
Девочка-скала подняла на него взгляд и долго молчала, в глазах опять налилась влага. И опять из-за него. Но хотя бы не так, как тогда, на вокзале, не от обиды и ненависти. Эти нынешние ее слезы он вполне мог пережить.
— Кто была та женщина, Дим? — спросила она наконец. — С которой ты не смог остановиться?
— Никто, — коротко бросил он, — ничего для меня не значила.
— Как постельная рабыня?
Он вспомнил, как она рассказывала ему о нравах своей страны. Южиния, конечно, не была его рабыней, скорее игрушкой, утехой для его хриплых жестоких голосов, но объяснить это девочке-скале не получалось.
— Да.
Петра кивнула, отвернулась и ушла в постель. Ему сразу стало пусто без нее рядом.
На рассвете он проснулся от того, что хрипит, и кусает чье-то плечо, и шепчет чье-то имя.
— Это я. Это я, — она гладила его по вискам, прижимала к себе его больную башку, полную тьмы и неправильных фантазий. — Петра.
— Петра… — послушно повторил он это имя, уже понимая, что звал не ее.
— Да. Тебе опять снились кошмары.
Она уложила его обратно на подушки, наклонилась и мягко провела языком по губам. Он схватил ее тут же в объятия, мечтая сжать так крепко, чтобы треснули кости, со стоном вторгся в ее рот. Хотелось стереть тот сон, который снился. Ему нужно помнить, что по-настоящему дорого, а что — лишь дурное наваждение.
Но Петра сняла с себя его руки.
— Ты просишь слишком многого, Дим, — тихонько проговорила она. — Я и так даю тебе больше, чем должна.
И девочка-скала оставила его с легким ароматом своей крови на губах лежать неподвижно и пялиться в потолок.
Днем огорченный
— Конечно, тут опасно ходить, — всплеснула она руками и перевела взгляд на Димитрия. — Пожалуйста, не вздумай приближаться к краю. Я сама стараюсь держаться подальше от скользких мест.
Он кивнул и заверил ее, что все будет в порядке. Как-нибудь надо рассказать ей, что он приезжал сюда еще ребенком и до сих пор помнит каждый уголок.
Лечебный холод наверняка придумали, чтобы замораживать неугодных насмерть. Внизу под уровнем монастыря, в ледяной глыбе была продолблена клетушка метр на два, куда суровый монах привел и уложил Димитрия. Подразумевалось, конечно, что он тут же пустится в благочестивые мысли и покаяния в прошлых делах. Он хмыкнул, повернулся на бок и попытался уснуть. Там, на поверхности, выдался ясный и теплый денек, Петра сказала, что подождет его, загорая в крытом солярии на вершине. Она заслужила немного счастья, и мысль о ее улыбке согревала его.
Через час у него зуб на зуб не попадал, через два — голоса в башке испуганно притихли. Они всегда затыкались, если он делал что-нибудь опасное с собой, словно тоже играли с ним и обманывали его, убеждая, что ушли навсегда. Сквозь морозную пелену ему чудился голос Петры, она ругалась с монахом. Димитрий усмехнулся, представив девочку-скалу орущей на святых людей. Она всегда с уважением относилась к чужим правилам и устоям и делала вид, что верит, хоть поклонялась своим, неизвестным ему богам.
Его выдернули из этого веселого сна и бесцеремонно потянули за руку.
— Все. Мы уходим, — возмущалась Петра, стуча зубами.
— Погоди, сладенькая, — слабо запротестовал он, — я еще не досмотрел, как ты называешь этого благочестивого мужа… как там? Козлом?
— Живых людей морозить, — она хлюпнула носом и вытерла щеку рукавом, только теперь Димитрий заметил, что на девочке-скале надета куча одежды. Низкая температура вселяла в нее чуть ли не суеверный ужас, вот почему Петра не выдержала и примчалась. — Я думала, тут прохладно, а тут.
— Лечебный холод, — кивнул он, едва ворочая языком, потому что опьянел от лютой стужи.
— Да ну их с их холодом, — Петра помогла ему подняться, опереться на нее рукой и потащила мимо растерянного служителя. — Сами справимся. У нас в Нардинии так над людьми не издеваются. Любой знахарь обошелся бы простыми иглами.
— Иглами? М-м-м, как заманчиво звучит. С удовольствием бы их попробовал.
— Замолчи, — сурово оборвала она, сопя носом.
Каким-то образом они все же очутились в своих комнатах, и девочка-скала снимала с него одежду, а он смеялся и пошатывался, радуясь тишине вокруг. Потом она затолкала его под горячий, обжигающий душ и сама влезла туда же, обхватив руками и прижавшись всем телом. Он так удивился, что даже не сообразил сразу ее обнять.