Белые волки. Часть 3. Эльза
Шрифт:
Ночью она снова будит его, вырывая из цепких лап кошмара. В полутьме тень падает на лицо, и ему требуется несколько секунд, чтобы вспомнить ее имя.
— Давай пригласим в гости твою сестру, — умоляет Петра, — тебе же хочется поговорить с ней, она тебе нужна.
Она думает, что он зовет во сне Эльзу, потому что соскучился по родным.
Когда-нибудь он наверняка не удержится и произнесет это имя, занимаясь с ней любовью, и тогда она все поймет.
Щелчок. В темпле темного он наткнулся на мать. Кажется, она слегка похудела. От переживаний?
Она всегда была красивой, его мать. Он и сам невольно улыбается, вспоминая, как раньше она имела привычку поглаживать по голове Эльзу, играя с той, или как все время подкладывала за столом добавку Кристофу, считая, что тот растет слишком худым. Любовь и тепло, с которым она относится к близнецам, очаровывают, и хочется протянуть руку, коснуться хоть ненадолго, почувствовать это на себе. Заманчивая, красочная, недоступная мечта.
Словно ощутив вдруг его присутствие, Ольга вздрагивает и поворачивает голову. Отблески пламени свечей продолжают играть на ее щеке, но очарование уже рассыпалось в осколки, и пора уходить, раз мать заметила его.
— Сынок.
Это так неожиданно, что он замирает, как вкопанный, на полпути к спасительной нише. Не строгое "сын", не еще более официальное "Димитрий". Ольга приближается опасливо, обходит его боком, будто каждую секунду ожидая нападения. Ничего, он сам виноват, от него и не стоит ожидать ничего другого. Мать трогает его за плечо, ладонь у нее теплая, не вздрогнуть от этого прикосновения не получается. Последний раз она прикасалась к нему четыре с половиной года назад, он помнит тот день и причину, которая ее побудила.
— Сынок… — Ольга облизывает губы, смотрит заискивающим взглядом снизу вверх, совсем как делает Петра, когда боится вызвать непредсказуемую реакцию. — Как у тебя дела?
Надо что-то ответить? Подходящие слова не приходят на ум.
— А у нас все хорошо, — продолжает мать, к счастью, не нуждаясь в ответных репликах. — Эльза одумалась и помирилась с отцом. Папа так доволен… — и с едва заметной, секундной запинкой: — …не серди его больше, ладно? Не приходи к нам, раз он тебя прогнал.
Пожать плечами. Кивнуть. Ну все, он свободен.
Щелчок. Вода течет по щекам, одежда вся мокрая, и под ногами по тротуару несутся потоки. Сентябрьские ливни, непредсказуемые и бурные, могут бушевать всю ночь напролет. В особняке снова поменяли привратника: наверняка отец не простил того, кто пустил Димитрия в прошлый раз. Этого, нового, трудно винить в том, что не узнает в насквозь промокшем бродяге, отирающемся вдоль забора, старшего сына хозяина. Капюшон надвинут на глаза, лица не видно, да еще непогода вокруг.
Привратник грозится вызвать полицию, приходится отойти подальше,
А разве не чудо, что он уже несколько часов просто стоит, стиснув кулаками железные прутья ограды и созерцая мирно спящий дом?
Щелчок. Девочка-скала, оказывается, умеет петь колыбельные. Глубокая ночь — самое подходящее для них время. Голос у нее приятный, чистый, звуки гортанные и незнакомые. Древненардинийский язык — язык жрецов, правителей и… драконов. Откуда она знает его? Говорит, что от матери. Откуда его знает ее мать? Он бы спросил, но шепот в башке заставляет забыть все слова. Приходится подобно слепому щенку тыкаться лбом в ее живот, и выть, и орать со всей дури, чтобы заглушить чужие хриплые злые приказы. А она обнимает его, и покачивается, и поет. И целует в висок, на краткий миг принося облегчение.
Зачем она это делает? Говорит, что иначе ей очень страшно.
Щелчок. Петра ссорится с Яном. Они ненавидят друг друга настолько сильно, что сам воздух электризуется от их ссор. Девочка-скала не хочет, чтобы Димитрий ходил в окулус и убивал. Ян настаивает, что иначе они разорятся. Бесполезное сотрясание воздуха с обеих сторон. Дело не в окулусе и не в тех, кто там умирает. В конце концов, это их осознанный выбор и добровольное решение.
Дело в том, для кого этого выбора нет.
Щелчок. Маленькая волчица, глупая подружка Эльзы, отыскала лазейку и закидывает его любовными письмами, которые приносит в темпл ее служанка. Ян смеется, читая их вслух. Голоса в башке тоже смеются. Чудовище смотрит немигающими красными глазами из зеркал.
Щелчок. Рука у Петры все еще болит, и девочка-скала не может готовить, поэтому теперь каждый день они обедают в новом ресторане. Петре нравится эта игра и возможность попробовать что-то новенькое, дарданийские монахи разбаловали ее своим треклятым глинтвейном, которого она не знала, пока не побывала в горах. Вилку она теперь держит левой, и если долго смотреть на ее неловкие ковыряния в тарелке, возникает нестерпимое желание кормить ее с руки. Или с губ. Такая заманчивая мысль, что сразу возникает еще одно нестерпимое желание — поехать домой. Но там снова наступит ночь, и ей придется петь ему о богах и драконах.
— Расскажи мне о своей семье, сладенькая. Расскажи хоть что-нибудь. Кто твои родители?
Сегодня Петра в хорошем настроении и улыбается.
— Мой отец — виноградарь. У него большие поля и много рабочих.
Сразу вспоминается и яхта, и старый раб, Бакар, который научил ее ходить в моря. Отец, наверное, как минимум, зажиточный фермер, нечего тут и гадать.
— А брат? Почему он промотал наследство?
Петра больше не улыбается. Она жует и сосредоточенно смотрит, словно выигрывает паузу, чтобы обдумать ответ.