Белый, белый день...
Шрифт:
А вот что поразило, ошеломило, привело в какое-то радостное и даже завистливое смятение – так это настоящая, со станциями, составами, туннелями, переводом стрелок, многочисленными колеями и управлением скорости, железная дорога! Она с трудом умещалась в огромной гостиной.
Вялый романовский сын то ли уже давно наигрался с нею, то ли его вообще ничем нельзя было взволновать в этой жизни, но он только мешал Павлику играть… Запускать поезда навстречу друг другу… В последний момент переводить стрелки – чтобы не было крушения… Смотреть, как состав медленно скрывается в туннеле,
Пашка раскраснелся, даже вспотел. Рубаха вылезла из-под ремня…
Лыжный новый костюм, в который его нарядила мать, был в этой квартире каким-то нелепым, колючим и вообще грубым… Романовский мальчик, например, был в коротких, явно заграничных брючках с помочами и в лакированных парадных ботиночках. Как у взрослых!
Вдобавок, хотя на улице было еще сравнительно теплое начало декабря, в квартире топили так, что даже отец Паши позволил себе непозволительное – расстегнул крючки под белейшим подворотничком коверкотового френча. Лицо его тоже раскраснелось. Он все чаще посматривал на своего почти обезумевшего сына. И, наконец поднявшись, сказал:
– Ну нам пора собираться! Нас уже, наверно, совсем потеряли… Давай, давай, Павлик! Так, заправим рубашку…
Он в два счета привел сына в божеский вид и так посмотрел на него, что Павлик понял: никаких возражений.
– Да подожди! Я сейчас машину сорганизую. Отвезут вас как миленьких. А то смотри, как мальчонка разгорячился, – еще простуду схватит!
– Ничего, ничего, – улыбнулся Павел Илларионович и посмотрел на сына. – Мы народ закаленный! Правда, Паша?
Он нагнулся и ласково, ободряюще поцеловал Павлика в щеку.
Когда они уже шли по довольно пустынной, ветреной улице, отец вдруг остановился и повернул сына к себе лицом. Павлику показалось, что отец прекрасно понимал, что сейчас творится в его душе. Но тот только жестко тряхнул его за плечи, неторопливо, подчеркнуто аккуратно застегнул доверху его лыжный костюм. Потом так же, почти по-военному, туго-туго пригнал к шее толстый, но не теплый шарф. Застегнул пальто на все пуговицы. Оглядел сына, поправил ушанку, чуть глубже посадив ее на уши…
– Ну вот, теперь ты похож на человека!
И Павлик вдруг почувствовал себя почти счастливым.
– Не висни на руке. Сколько раз я тебе говорил? – не строго пожурил отец. – Ведь ты же не девочка!
– А вы с мамой хотели девочку! Даже имя ей придумали – Наташа.
– Так нам сказали врачи. Но вместо Наташи получился Паша!
Он обнял сына. И поцеловал его.
– А вы теперь не жалеете с мамой? А то была бы у вас Наташа…
– Ну что? Что ластишься? – Отец остановился. Пашка приник к нему и с отчаянием глянул вверх, прямо в отцовские глаза.
– А железную дорогу ты мне… пусть когда-нибудь… купишь? А, пап?
– Нет! – решительно ответил отец. – У нас нет таких возможностей…
– Ну когда-нибудь? – почти заревел от обиды Пашка.
– И не пытайся тут слезами… омываться!..
И все остальные детские уловки как-то сами собой погасли в их дальнейшем взрослом мужском разговоре.
– Эта чудо-дорога через несколько лет покажется тебе такой ерундой… Забавой для маменькиных сынков… – Они прошли еще несколько шагов, и отец продолжил: – Ты, Павлик, уже взрослый! – О Господи! Сколько раз к этому же взывала мама. Но отец произнес это первый раз. И совсем другим тоном. – Ты уже способен понять, как нам трудно живется. Особенно маме. Мы-то с тобой на всем готовеньком. Поели, поспали, ты в школу, я на работу. Всё у нас чистое, заштопанное, выстиранное. Завтрак готов, обед готов! Ты когда-нибудь ложился спать на голодный желудок? Вот… А я в твои годы, когда у тетки с дядькой жил… ой, как часто ночью живот от голода подводило!
– Я, когда придем, обязательно чего-нибудь перекушу! – почти весело, по-своему, понял Павлик отца. Он был сейчас рассеянным – в обычном, детском счастье… Жизнь их семьи – с какой-то взаимной нежностью (даже больше, чем любовью!), с надежностью – как-то естественно переливалась в его, Пашкино, совершенно удивительное, доброе будущее. Где будет место и матери, и отцу… Вот только какое? Это было для Паши как-то загадочно-смутно. И даже тревожно…
– Вот когда вырастешь, купишь такую же железную дорогу. Даже лучше!
– А зачем она тогда мне? Взрослому-то? Ты сам говорил…
Отец неожиданно и радостно рассмеялся:
– Да не себе! Своему сыну!
– Сыну? – засомневался Павлик. – А он что?.. Он обязательно будет?
– У меня же есть сын! Значит, и у тебя обязательно будет! Уж как ты его назовешь, этого я не знаю…
– Как тебя – Павлом! – выпалил Пашка.
– Ну что мы, Романовы, что ли? Не эти, а бывшие цари. Это у них были сплошные Александры Александровичи да Николаи Николаевичи.
– А у нас будут сплошные Павлы Павловичи! – уже почти с восторгом, по-детски радуясь чему-то необычному и даже таинственному в обязательном будущем, запрыгал по мостовой смеющийся Пашка.
Отец смотрел на него с тротуара, и лицо его вдруг потемнело. Он закрыл глаза… Смех и почти детский визг счастливого сына вдруг наполнили его сердце такой невозможной – одновременно с восторгом от самой жизни и в то же время – еле выдерживаемой – внезапной физической слабостью… Целую минуту он стоял молча, закрыв глаза, сжав губы… Освободил дыхание, расслабил мышцы… Пока снова не смог говорить… Ровно, спокойно, чтобы не испугать сына.
– Господи! Какой же ты еще младенец!
Павлик что-то почувствовал и прижался к отцу. Именно в это мгновение Павел Илларионович понял, что справился… Справился с настигающим его сердечным приступом.
– Па, тебе плохо?
– Кто тебе сказал? – смог улыбнуться своей обычной улыбкой Павел Илларионович. – Мне отлично! А вот рукав пальто ты где-то разорвал. Так и будешь ходить всю зиму? Небось опять на перилах ездил?
– Мать заштопает! – оптимистично бросил Пашка.
– А почему она должна штопать? Если ты набедокурил.
Павлик не понял.
– Но я же не умею!
– А ты умей!
– А ты научи!
– И научу! – не очень уверенно принял вызов Павел Илларионович. – Вот возьмем мою старую шинель, вырежем кусок понадежнее… И пришьем!