Белый флюгер
Шрифт:
Гриша не плакал. Лицо у него за эти дни осунулось, посерело. Он стоял в стороне от всех и шептал что-то, точно молился. Федька посмотрел на него, и представилось ему на мгновение, что он хоронит Карпуху. Что-то тугое подкатилось к горлу. Пряча налившиеся в глазах слезинки, он отвернулся, делая вид, что смотрит на большой почерневший крест, возвышавшийся над белым от снега кустом. За крестом вроде кто-то шевельнулся. Почудилось
Семён Егорович взял сколоченный из свежих досок крест и легонько, словно боялся сделать Яше больно, вдавил заострённый конец в только что насыпанный бугор сырого песка. Было тихо. Всхлипывала тётя Ксюша. Гриша безостановочно мял пальцами шапку. Остальные стояли неподвижно и смотрели на могилу.
— Все там будем! — со вздохом пробормотал Бугасов и захромал к выходу из кладбища. За ним, крестясь и перешёптываясь, потянулись другие. Дороховы и Егоровы возвращались в санях. Федька с Карпухой сидели сзади. Гриша — между ними. Он всё смотрел и смотрел на удаляющееся кладбище. Смотрел и не мигал, как неживой. Карпуха заглянул ему в лицо и сказал жалостным голосом:
— Ну хва-атит!.. Не надо!.. Вот у нас — пожар был…
— Сравнил! — одёрнул брата Федька.
— Страшно! — еле шевеля губами, прошептал Гриша.
У дома он слез с саней, поднялся на крыльцо и вдруг вскрикнул и разрыдался так, что не мог нащупать ручку двери. Глотая слёзы, Федька с Карпухой видели, как тётя Ксюша обняла Гришу за плечи и ввела во флигель.
Дороховы подъехали к своему дому. Мать вздыхала, отец хмурился. Ребята чувствовали себя так, точно были в чём-то виноваты. Молча вошли и остановились удивлённые на пороге комнаты. За столом сидел матрос Зуйко.
— Простите, что без спроса, — сказал он, вставая и с опаской поглядывая на мать. — Не хотел другим глаза мозолить — вот и зашёл без разрешения. Извиняйте уж как-нибудь!
Мать только рукой махнула.
— Не чужие… Вроде уж познакомились!.. Как там этот ругательник продырявленный?
— Алтуфьев?.. Да бродит! Тебе кланяться велел.
— Ты на кладбище был? — спросил Федька и хитро прищурился, вспомнив мелькнувшую за крестом бескозырку.
Зуйко неодобрительно помотал головой.
— Глазастый — хорошо, а языкастый — плохо!
— А ты лучше прячься! — съязвил Федька.
— Вот это ты дельно сказал! — усмехнулся матрос и обратился к отцу и матери: — Помогите спрятаться!
— Не крути! — прикрикнула мать. — Говори прямо!
Матрос попросил разрешения поселиться на время у Дороховых.
Чтобы ничем не стеснять хозяев, он принёс с собой мешок продуктов и обещал днём не спускаться с чердака. Зуйко не скрывал, что всё это нужно для того, чтобы он мог понаблюдать кой за кем из соседей.
— За Бугасовым! — догадалась мать.
— Ясно дело! — улыбнулся матрос.
— А вот и врёшь! — не стерпел Карпуха. — Нам дядя Вася всё объяснил: Бугасов хоть и злой, а не гад! Не будешь ты за ним следить.
— А теперь про языки потолкуем! — прервал его Зуйко. — Если хоть одна душа узнает, что я живу у вас, всё будет напрасно! И мало, что напрасно! Худо будет.
— Ты не стращай! — возмутилась мать. — Не пугливые!
Матрос крякнул от досады.
— Не так понимаешь, Варвара Тимофеевна!.. Вред будет всем нам — Советской власти вред! Так что держите язык обеими руками! И чтоб люди перемену в вас не приметили. Не разговаривали с Бугасовым — и не разговаривайте. Уважали Семёна Егоровича — уважайте, как раньше. Всё у вас осталось по-прежнему!..
СТРАННЫЙ ПОСТОЯЛЕЦ
Мальчишки собирались перебраться с чердака вниз. Но когда наверху поселился Зуйко, их и силой оттуда было бы не выгнать. Они не спускали глаз с матроса. Пришлось ему поговорить с хозяевами чердака отдельно. Этот короткий разговор произошёл в тот же день вечером. Братья устроили постояльцу кровать в самом тёплом месте — у печного стояка.
Зуйко сгрёб все подстилки, перенёс их к чердачному окну, улёгся и сказал огорчённым ребятам.
— За заботу спасибо. Но давайте договоримся так: вы меня больше не видите и не слышите. Нету меня! Поняли?
— Нету так нету! — сердито согласился Федька. — Будем, Карпыш, спать!
Братья натянули на себя одеяло, повернулись спинами к Зуйко, нарочно засопели носами и не заметили, как уснули.
Утром Карпуха проснулся раньше Федьки. Обида на матроса ещё не прошла. Приоткрыв глаза, Карпуха увидел Зуйко. Он сидел у окна на табуретке и мастерил что-то острой маленькой стамеской. Карпуха толкнул брата и разбудил его. Не говоря ни слова, они подошли к окну. Матрос вырезал из куска дерева какую-то вещицу. Ловко и быстро работал он стамеской. Мелкая стружка так и сыпалась на колени, а деревянный брусок постепенно принимал форму ложки.
— С посудой у вас не богато, — произнёс Зуйко. — Пригодится матери.
Мальчишки не ответили.
— Мастера-а у нас в деревне… Любую штуковину резали! А я вот только ложки да плошки научился…
— Тебя же тут нету! — напомнил Карпуха.
— Верно, нету! — подтвердил матрос. — Идите завтракать. Ваша мамка меня уже накормила.
Целыми днями Зуйко сидел на чердаке у окна и вырезал ложки и плошки. Казалось, что он поселился у Дороховых только для того, чтобы обеспечить всю семью деревянной кухонной утварью. Мать была довольна, а ребята подсмеивались над матросом:
— Ну и караульный! Проворонишь ты всё на свете! Будет тебе от дяди Васи!.. Сказал бы хоть, за кем следить, — мы бы помогли!
Зуйко не отвечал, а когда мальчишки уж очень надоедали ему, он брал их в охапку, подтаскивал к лестнице, ведущей вниз, и, выпроводив, говорил вслед:
— Нету меня! Нету!
Каждое утро у тёплого печного стояка висели на верёвке не совсем ещё просохшие ботинки и клёш. А Зуйко сидел у окна в других ботинках и брюках. Значит, ночью матрос был на улице и бродил где-то по глубокому снегу. Мальчишки удивлялись: когда же он спит? Днём у окна дежурит, ночью ходит куда-то…