Белый флюгер
Шрифт:
— Я ведь не о себе! Не подумайте! — виновато заговорил он. — О вас!.. Я — человек маленький. Сгину — потеря невелика. А вы!.. Да на таких, как вы, вся надежда!
Александр Гаврилович лесть не любил. Он поморщился, но промолчал и подумал, что этот человек продал бы его любому, кто предложит больше. Большевики не покупали услуги таких людей — это Александр Гаврилович знал твёрдо и потому был спокоен. Здесь ему не придётся торопиться и не надо будет
Накрыв на стол, Ксения Борисовна хотела оставить мужчин одних, но Александр Гаврилович попросил её не уходить.
— Ваше участие сегодня необходимо.
Он решительно отставил от себя бутылку водки, с искренним удовольствием погладил ладонью пузатый, затуманившийся в комнате графин с холодным, только что из подвала, домашним квасом.
— Превосходный у вас напиток!
Ксения Борисовна наполнила его кружку.
— Здоровья вам, Александр Гаврилович, и всякого благополучия.
Он ел один, подшучивая над своим аппетитом, хвалил хозяйку. Его не стесняло то, что Самсоновы ни к чему не притронулись, что они, прислуживая ему, ждали, когда он заговорит о главном, ради чего пришёл к ним.
Закончив наконец ужин, Александр Гаврилович начал с вопроса:
— Как вы смотрите на переезд?.. Не надоел вам ещё этот пустынный теперь остров?
— Куда? — От неожиданности Семён Егорович привскочил. — С моего острова?!
Это восклицание помогло Александру Гавриловичу отгадать давние и сладкие мечты Самсонова. Стало противно. Какой-то мелкий торгаш смел думать об острове, которым два столетия владели только русские цари и крупнейшие вельможи. Александр Гаврилович отвёл глаза в сторону, пряча неприязнь.
— Не знаю, как потом, но уж при Советской власти Елагин остров Самсоновским не станет. Вывод простой: чем больше будут ваши заслуги, тем реальнее мечты.
— Но куда? — простонал Семён Егорович. — Куда вы нас гоните?.. Тут и хозяйство, и домик свой! А что там — в другом месте? Там всё чужое! Голову приклонить негде! Или траться — покупай халупу дырявую!
— Зачем покупать? — усмехнулся Александр Гаврилович. — Уже куплено. И не халупа, и не дырявая совсем. Вкус у Ксении Борисовны отменный. Её флигелёк за Рамбовом получше, Семён Егорович, вашего дома под Ижорой.
Ксения Борисовна нервно рассмеялась.
— Удивительный вы человек, Александр Гаврилович! Прямо бог всевидящий!
Семён Егорович был так ошеломлён, что вообще не произнёс ни слова. О своих покупках Самсоновы никому не рассказывали.
— Одобряю ваш выбор, — продолжал Александр Гаврилович, обращаясь к Ксении Борисовне. — Именно туда я и прошу вас переселиться… Не сегодня, конечно. Осенью, поближе к зиме… Надеюсь, новый адресок вы никому не оставите? А вот имущество оставьте. Когда вернётесь на свой остров, получите его в целости и сохранности…
Сумерки сгущались. Ксения Борисовна принесла керосиновую лампу.
— Давайте посидим без света, — предложил Александр Гаврилович. — У меня ещё есть немного времени. Хочу дать вам несколько практических советов. — Он уселся поудобнее, поставив стул так, чтобы видеть через окно посинённые вечерней дымкой деревья и небо над ними, темнеющее с каждой минутой. — Всю жизнь ходить нормально и вдруг захромать — хитрость не великая. А вот если хромал почти всю жизнь, а в один прекрасный день исцелился от увечья — это превосходно! Это почти алиби!.. Вы меня поняли, Семён Егорович?.. И ещё. Народ глазаст, чуток и сентиментален. Если голодный бросит половину своего куска бездомной собаке — он уже герой для простого люда и слава о нём добрая. Кормите нищих, оденьте голого, кричите ура при виде красного флага — и вы будете вне подозрений. Не шарахайтесь в сторону, услышав слово «чекист». Грубо, смело идите навстречу — и вас сочтут за своих.
Небо над деревьями порозовело, будто за Средней Невкой развели большой костёр. Александр Гаврилович замолчал.
— А если мы, — подал голос Семён Егорович, которому темнота придала смелости, — если мы всё-таки туда не…
Он так и не решился закончить фразу.
А небо за окном розовело всё больше.
— Видите это зарево? — спросил Александр Гаврилович. — Это горят люди, которые поехали не туда.
Забыв на минуту о своих собеседниках, он, словно прощаясь, вызвал в памяти лицо Павла Осиповича Куратова. Где-то внутри шевельнулось нечто похожее на сожаление. Но тут же вспомнились подчёркнутые ногтем газетные строки, и сожаление исчезло. Осталось недовольство собой. Как он мог довериться каким-то бумагам, документам? По донесениям офицер Куратов проходил как преданный царю человек, и Александр Гаврилович допустил непростительную ошибку: без проверки пришёл к нему, открылся и чуть не погубил себя и многих людей.
КАТАСТРОФА
Сначала братья шли молча. Ни Гриша, ни Яша ничего не понимали. Зачем отец отослал их к тёте Тане и велел остаться у неё? Отчего мама так жалобно смотрела на них через окно и смахивала с глаз слезинки? Почему отец и мама не обрадовались чекистам? Так часто говорили о них, собирались пойти к ним, а когда чекисты явились сами, — растерялись!
— Мы бы им не помешали, — обиженно произнёс Яша. — Могли и на кухне посидеть или на улицу выйти, чтобы совсем ничего не слышать.
— Всю ночь на улице не прогуляешь, — рассудительно отозвался Гриша.
— А они так всю ночь и проговорят? Вечера им не хватит?
— Чекисты! — коротко ответил Гриша и добавил, понизив голос до шёпота: — Я слышал, они всегда ночью работают.
И снова братьям стало жутковато, но они постарались убедить себя, что отца и маму никто не посмеет обидеть. Ведь они добрые и справедливые. Значит, им тоже никто не сделает зла. Даже таинственные чекисты!
— Пошли побыстрее! — попросил Яша. — И не заблудись, пожалуйста!
Тётя Таня — мамина сестра — жила недалеко. Надо только перейти через мост на Петроградскую сторону, а там уж совсем рядом. Гриша хорошо знал, как туда попасть. И хотя братья никогда ещё не ходили по городу без взрослых, он уверенно вёл Яшу.
— Не бойся! Я с закрытыми глазами дойду.
Прохожих было мало. Лишь у самого моста их стало побольше. Когда братья перешли на Петроградскую сторону, они встретились со знакомой старухой, которую все соседи называли почему-то Селезнихой. Рассказывали, что обоих её сыновей застрелил на фронте какой-то подполковник за отказ выполнить его приказание. Старуха тяжело заболела и так и не поправилась — жила в болезненном бреду. Слово «офицер» приводило её в безудержную ярость. Куратовых она ненавидела. Проходя мимо их дома — а это случалось каждый день, — она громко плевалась под окнами.