Белый хрен в конопляном поле
Шрифт:
— Да, пошел ты в тещу, — огрызнулся шорник Обух. — Такая же дура…
Конечно, никто не мог помешать приезжим взять все даром и даже кузнецу не заплатить — как тот ни могуч, а с воинами ему в одиночку не тягаться. Но небольшой отряд собрался заночевать в деревне, а во сне ведь всякое может случиться, так зачем же наживать лишние хлопоты?
Все сбежались поглазеть на чужеземных витязей, уже добравшихся до местной браги. Тут стало уж совсем видно, кто из них слуга, а кто господин. Господа сидели за столом, милостиво допустив к себе побитого старосту, и через толмача выспрашивали у него о дальнейшей
Слуги тем временем обихаживали лошадей, подавали господам хмельное, подмигивали новокаргинским девкам, задирали бессловесно новокаргинских парней.
Потом господ отправили почивать в Старостину избу, а толмач со слугами заняли их место за столом.
Стремглава отец на это время со двора вовсе прогнал — видно, не хотел, чтобы подглядел сыночек, куда Обух прячет вырученные деньги. Стремглав ошивался вблизи пирующих — то воды принесет, то полотенце подаст.
Новокаргинская брага для разума разымчива: слуги сперва хохотали, вспоминая, видно, продешевившего шорника, потом немножко подрались, а еще потом завели песню — непонятную, но явно боевую, походную, грозную и печальную одновременно.
Одно песенное слово сын шорника отчего-то выделил среди прочих и пристал к толмачу, когда песня допелась:
— А что такое — орифламма?
Толмач поглядел на мальчишку, как на заговорившую курицу, — с удивлением и сожалением.
— Никогда, — сказал толмач. — Никогда не узнавать тебе, маленькая посконская быдла, что такое есть орифламма.
Он повернулся к слугам и заговорил на чужом языке, отчего те вновь развеселились и стали показывать на отрока пальцами.
Стремглав заплакал — чего он уже давно не делал при отцовских вразумлениях, — и пошел домой.
Всю ночь он просидел на крыльце, глядя на звезды и повторяя про себя:
— Орифламма, орифламма, орифламма…
За чужим словом открывался ему и чужой мир, где если бьют — так только за дело, и всегда можно дать сдачи, где не приходится склоняться над смрадной бочкой и тискать в руках осклизлую кожу, где…
Он еще не знал, что это за мир, но чуял, что именно там его место.
Едва рассвело, послышались чужеземные приказы и грохотание доспехов — всадники собирались в путь.
Стремглав проводил их до околицы, глянул в последний раз на сверкающие латы, тяжелые мечи и разноцветные перья на шлемах, на не виданные ранее продолговатые щиты с изображениями несуществующих зверей…
Отца он разбудил сам, не дожидаясь обычных воплей и обид.
— Батюшка, — сказал Стремглав, глядя на прогнившие половицы. — Дайте, батюшка, Стригуна.
— Для чего тебе конь, бездельник? — не понял родитель. — Да тебя не брагой ли вчерашние бродяги угостили? Ну, ты у меня дождешься, ешь твою плешь…
— Ешьте свою, батя, — дешевле обойдется, — посоветовал сын.
Пораженный шорник спустил босые лапы на пол.
— Ты что, сынок, с дуба сорвался? Я тебя сейчас в разум приводить буду… Знаки эти самые ставить, твое величество…
— Не придется, отец, — сказал Стремглав. — Нечем.
Шорник ахнул.
— Неужели ночью эти чуженины все забрали? А ты куда смотрел?
И, не дождавшись ответа, оттолкнул сына, устремляясь к сараю.
Упряжь никто не украл, она как есть была в наличности — только все гужи, вожжи, чересседельники и прочие постромки валялись на полу в виде обрывков.
— Так это ты, дармоед, все изрезал?
— Зачем изрезал? — с достоинством сказал сын. — Руками порвал.
И, покуда родитель беспомощно разевал рот, словно белуга, подцепленная из воды багром, подошел к кадке, в которой кисла очередная воловья шкура, вытащил шкуру и на глазах очумевшего шорника не спеша разодрал на две половины.
— Вот так, батюшка, — просто сказал он. После чего подошел к лохани с чистой колодезной водой и сполоснул руки.
Шорник хотел было зареветь, но подавился собственным ревом и молча двинулся на сына.
— Не подходите, батюшка, а то я вас убью, — сказал Стремглав. Но шорника было не словами останавливать.
Стремглав оглянулся, прянул в угол и схватил вилы. Отец приближался к нему, страшный, как заживо освежеванный медведь.
В последний миг отрок опомнился, перехватил вилы и ударил отца не зубьями, а черенком — как раз туда, где расходились ребра и начинался живот. Шорник Обух при этом еще успел заметить, что брови у сына прямо на глазах срослись…
Стремглав Обухович вышел из сарая, забросил вилы на крышу, увидел мать, выскочившую на крыльцо.
— Прощайте, мама, — сказал Стремглав. — Не поминайте лихом. Да принесите батюшке воды — он у себя в сарае пить захотел.
— Куда ты, сынок? — спросила мать таким голосом, что Стремглав чуть было не передумал. Но не передумал, а вывел из-под навеса уже с ночи снаряженного гнедого Стригуна.
— Поеду я, мама, орифламму свою искать, — сказал он, потому что разумных объяснений в голове не оказалось.
Он подошел к матери, коротко приобнял ее и вскочил на коня.
Шорник к тому времени отдышался и выполз из сарая.
— Видишь, мать, сынок-то у нас вырос… — сказал он, потирая ладонью ушибленную грудь. Замахнулся было на жену, но почему-то отвел руку и начал хохотать и рыдать вместо того, чтобы кинуться в погоню.
Хорошо, что все это произошло не в Чайной Стране за высокой стеной: ведь там непочтение к родителям полагается едва ли не главнейшим из преступлений. Уж там-то бы Стремглава искали и ловили по всей стране, а поймав, предали бы страшной казни, растянув ее месяца этак на три.
Был ведь там случай, когда один почтенный старец, которому надоели вечные ссоры между невестками, пошел жаловаться на их безобразное поведение не куда-нибудь, а к самому императору. Император выслушал жалобщика и пообещал ему самую высшую справедливость, которая только есть в Чайной Стране. Покуда старичок доковылял до родного дома, справедливость была уже установлена во всей красе: императорские стражники зарезали и сварливых невесток, и безвольных сыновей, и неповинных внуков, а дом, в котором творились непотребства, был уже сожжен дотла. Старичок отплатил справедливому владыке тем, что повесился на дворцовых воротах; император, таким образом, потерял лицо и был немедленно свергнут одним из многочисленных сыновей, отчего в державе возникла смута…