Белый континент (с илл.)
Шрифт:
«Три часа дня, а для нас, значит, три ночи», — принялся подсчитывать Амундсен. — «А уехали ребята в пять вечера, то есть, утра… Так я, выходит, десять часов продрых, и мне все мало?! Нет, надо подниматься, хватит себя баловать!»
Рядом с его санями залаяла собака, ей, как обычно, ответила другая, но их «спор» тоже быстро пресек шипящий голос Вистинга:
— Фу, мерзавцы, хозяин спит!
— Да его и пушками не разбудишь! — заступился за собак Хассель. — Спит, небось, и видит, куда поплывет в следующий раз!
— Точно, — отозвался откуда-то издалека Бьолан. — В следующий раз он поплывет на север, у него Арктика с Антарктикой в строгом порядке чередуются!
Полярники приглушенно засмеялись, кто-то из псов еще раз звонко гавкнул, но Руал уже не обращал на
Амундсен машинально попытался потянуться и заерзал в своем спальном мешке. Надо было выбираться из этого жаркого мехового кокона, а то он и правда слишком долго спал! Выбираться, завтракать, проверять, что Улав с Хельмером привезли со склада и распределять поклажу по саням. А потом, когда помощники отдохнут после своей пробежки к складу, снова трогаться в путь. Чтобы поскорее вернуться на Фрамхейм и приблизить возвращение в Европу, где можно будет начать обдумывать маршрут следующего путешествия…
Выбираясь из мешка и расспрашивая Бьолана с Хансеном о складе, Руал не переставал удивляться вернувшимся к нему бодрости и хорошему настроению. Странное болезненное состояние, измучившее его накануне, прошло без следа, и порой путешественнику казалось, что весь этот тяжелый день привиделся ему во сне. Но против этого говорили факты: если бы он был хоть чуть-чуть менее уставшим, если бы чувствовал себя хотя бы немного лучше, он отправился бы к складу сам, взяв с собой одного из помощников, а не переложил бы это дело на других.
Понять, чем же была вызвана эта внезапно возникшая и так же внезапно прошедшая слабость, Руал так и не смог. Впрочем, он не так уж долго над этим раздумывал — многочисленные дела отвлекли его от этих мыслей, а потом и вовсе заставили забыть о своем загадочном недомогании. И когда отряд снова двинулся к пока еще недосягаемой, но уже более близкой Китовой бухте, Амундсен несся впереди всех, оставив за спиной даже возмущенно сопевшего Бьолана, и с удовольствием вдыхал обжигающий ледяной воздух. Он спешил домой, в Норвегию — чтобы затем снова покинуть этот дом ради льда, снега и холода.
Три с лишним недели промчались так же быстро, как и летевшие по ровному насту лыжники. Окружающий пейзаж уже не был мертвым и пустым: над белыми холмами кружили птицы, а на снегу путешественники то и дело натыкались на следы своего собственного похода к полюсу — то торчавшие из сугробов сломанные лыжи, то пустые ящики или оброненный мусор. А однажды на горизонте, между белой землей и пронзительно-голубым небом, показалась более темная серо-синяя полоса — океан, на берегу которого путешественников дожидались их оставшиеся на Фрамхейме товарищи. С каждым днем полоса океана становилась все шире, а затем коллеги Амундсена объявили, что видят впереди россыпь темных точек — постройки и палатки, в которых жила их экспедиция. Для Руала точки пока еще оставались невидимыми, но в словах остальных членов своей команды он, как всегда, ни минуты не сомневался. И спешил вперед, все сильнее отталкиваясь лыжными палками, чтобы тоже поскорее увидеть Фрамхейм собственными глазами.
А потом сборный дом, палатки и построенные из снега ограждения начали расти и вскоре стали такими большими, что их без труда мог разглядеть и близорукий начальник экспедиции. Для полюсного отряда это был ранний вечер, для всех остальных людей, живших на этой широте — раннее утро. В лагере стояла тишина, не нарушаемая ничем — даже собаки в этот час еще мирно спали и не услышали, что к ним приближаются покинувшие их несколько месяцев назад хозяева.
Не сговариваясь, пятеро первооткрывателей в полной тишине подкатили к лагерю, оставили сани, немного не доезжая до складов, и по-прежнему неслышно приблизились к дому. Больше всего Руал опасался, что его выдаст кто-нибудь из собак, не важно, прибывших с полюса или живших все это время в Китовой бухте. Но собаки словно догадались, что задумали вернувшиеся домой путешественники, и решили подыграть им в этом: если они и учуяли друг друга, то поднимать лай не стали, и Амундсен с друзьями смогли подкрасться к дому, так никого и не разбудив. Руал первым проскользнул в спальное помещение и замер возле порога, четверо его спутников остановились рядом с ним. Стены дома, казалось, сотрясались от храпа. Четыре человека, все это время ждавшие возвращения участников похода к полюсу и беспокоившиеся за них, крепко спали, еще не зная, что их томительное ожидание уже закончилось.
Первым перестал храпеть и открыл глаза Йорген Стубберуд. Некоторое время он, ни говоря ни слова, переводил взгляд с одного из стоявших в дверях товарищей на другого и, наверное, пытался понять, действительно ли они вернулись или он все еще спит и видит их во сне.
— Привет! — как ни в чем не бывало сказал ему Амундсен. — А почему «Фрама» не видно? С ним все в порядке?
Стубберуд смог лишь молча кивнуть. А потом в своих кроватях зашевелились остальные обитатели Фрамхейма, мертвая тишина слегка разрядилась громким шорохом и скрипом, и вскоре уже все девять полярников смотрели друг на друга, робко улыбаясь и совершенно не представляя, что следует говорить в таких случаях. Преструд, как и Стубберуд, растерянно хлопал глазами, но при этом еще и радовался, что теперь сможет подробно рассказать о своем собственном походе, Йохансен все еще смотрел на Амундсена с обидой, но никто из проснувшихся не решался заговорить первым. И неизвестно, сколько бы времени длилась эта немая сцена, если бы всех, как всегда, не выручил неунывающий Адольф Хенрик Линдстрем.
— Так что там с полюсом? — спросил он в той же небрежной манере, что и Руал, когда интересовался кораблем. — Были вы там или нет?
Амундсен прошел вглубь комнаты, остановился перед довольно улыбавшимся коком и хитро прищурился:
— А ты сам-то как думаешь?
Все присутствующие, включая даже Йохансена, весело расхохотались, на улице на разные голоса залаяли собаки, в небе жалобно запричитала чайка…
Глава XXVIII
Антарктида, 87° ю.ш., февраль 1912 г.
«Ужасное разочарование», — мысленно повторял Скотт собственную дневниковую запись, сделанную чуть больше двух недель назад на полюсе, и с тоской думал о том, что эти слова ни в малейшей степени не способны передать испытанные им и его спутниками чувства. Это было не разочарование и не горе, это был конец всего — безнадежный и беспросветный. Впереди было возвращение к складам, потом — в лагерь на мысе Эванс, а потом и домой, в Лондон, и в то же время впереди не было уже ничего. И все пятеро путешественников прекрасно это понимали, хотя никто так и не сказал об этом вслух.