Белый круг

Маркиш Перец Давидович

Польская беженка Мири вошла в сердце Лидии Христиановны с первого шага. Лотта и сама не знала - и не хотела знать, - как это произошло и в чем тут причина. Она испытывала необходимость опекать сироту, чье одиночество в мире не уступало ее собственному. Сирота спаслась, а ее, Лотты, сыновья не спаслись и пропали.

И Мири привязалась к Лидии Христиановне. Все вечера, все выходные она проводила в ее комнате - убирая, стирая, готовя на керосинке под зорким началом хозяйки немецкие блюда из сибирской картошки и грибов. Сидя над вышивкой, она слушала неторопливую,

рокочущую речь Лотты, и ей казалось, что это она сама, Мири, принимает в гостеприимном доме неприкаянных молодых художников, что это она на выставке "Бунт и прорыв" стоит у картины "Композиция №11" рядом с нескладным и большеруким Руби. Она запоминала имена художников и названия картин, выставленных на продажу в галерее Лидии Христиановны в Дрездене. Ей хотелось, чтобы и у нее была когда-нибудь художественная галерея в Кракове или даже в самой Варшаве.

– В Варшаве?
– переспрашивала Лотта.
– Ну что ж, Варшава - культурный город. Но еще лучше открыть галерею в Базеле или в Кельне. Там, поверь мне, с твоим вкусом перед тобой откроются безграничные возможности. Главное - не разбрасываться, определить направление и следовать ему. Я в свое время выбрала авангард, и я не ошиблась. Нет, не ошиблась.

Однажды Мири принесла с собой треугольную картинку: угрюмый всадник над солнечной улицей, крадущаяся кошка с золотым бубенцом на ошейнике.

– Кто это?
– спросила Лотта.
– Я никогда не видела ничего подобного.

– Вот тут написано, - сказала Мири.
– Кац, Матвей Кац. Он ходит в разноцветных штанах и красном берете с пером. Он хороший!

– Он очень хороший, - сказала Лотта, разглядывая картину.
– Я бы повесила его в своей галерее. Может быть, рядом с Клее.

– Хотите, я вам его подарю?
– спросила Мири.
– Пожалуйста, возьмите!

– Оставь себе, дорогая девочка, - рокоча глубже обычного, сказала Лотта.
– Береги этот треугольник. Он станет первой картиной твоей будущей коллекции... Где он живет, этот Кац?

– В Кзылграде, - сказала Мири.
– Дураки смеются над ним, они думают, что он сумасшедший.

– Дураки всегда думают, что те, кто умней их, сумасшедшие, - сказала Лотта.
– И кого только из великих художников не считали сумасшедшими! Всем досталось от дураков. Ему тоже...
– Она коснулась пальцем с тонким серебряным кольцом фигурки художника за мольбертом, в левом углу треугольника.
– Это он?

– Да, - сказала Мири.
– Он там стоял, а я подошла.

– И что ты сказала?
– спросила Лотта.

– Глупую вещь.
– сказала Мири.
– "Дядя, почему вы такой разноцветный?"

Лотта смеялась. Смеялись ее глаза, ее одутловатое лицо, ее массивные плечи под вытертым шерстяным платком. Мири ждала терпеливо.

– Он рассердился?
– спросила, наконец, Лотта.

– Нет, - сказала Мири, - ни капельки. Я спросила, можно ли мне там постоять. Он разрешил. А вечером подарил картину.

– Что вы делали до вечера?
– спросила Лотта.
– Он позвал тебя к себе домой?

– Нет, -

сказала Мири, - он рисовал, а я смотрела. Он говорил, что кони бывают красные и голубые, а если кому-то кажется, что конь белый или черный, значит, он просто неправильно смотрит. Еще говорил про музыку, но я ничего не поняла.

– Подарил картину прямо с мольберта, - задумчиво сказала Лотта.
– Это хорошо, что люди делают друг другу подарки, это замечательно. У меня тоже есть для тебя подарок, скоро ты узнаешь о нем... Значит, он сказал, что бывают голубые кони.

– Так он сказал, - кивнула Мири.
– Правда, бывают?

– Да, - сказала Лотта.
– Я их видела.

Рувим и Хана были рады этой дружбе.

– Слава Богу!
– радовалась Хана.
– Лидия Христиановна такая культурная женщина, что она только нашла в нашей Мири! Девочка как девочка...

Рувим, по обыкновению, отмалчивался. Значит, нашла, раз девчонка торчит у соседки с утра до ночи. И это куда лучше, чем если б она болталась на улице: возраст у нее горячий, а характер непокорный.

– Нет, я не говорю, что наша Мири какая-то дурочка с наклонностями, продолжала Хана.
– Но что она понимает в жизни, кроме есть и спать? Пора ей уже взяться за ум, но - ты меня, Рувим, конечно, извини - ты ей в этом не помощник. А меня она не слушает, даже в мою сторону не глядит.

Хана считала себя женщиной умной и в житейских вопросах незаменимой. Рувим придерживался иной точки зрения, но переговорить жену не мог, даже не пытался. И войну, и Сибирь, и не в меру умную Хану он тащил на своих плечах, как мешок горькой соли. Он мечтал лишь об одном: вернуться в Польшу, умереть там на солнышке и лечь в родную землю отдыхать до прихода Мессии. А что будет потом - туда простоватый Рувим не заглядывал.

– Значит, не помощник!
– не выдержал все же Рувим.
– И почему же это я, спрашивается, не помощник?

– Да что ты все вечно спрашиваешь!
– уклонилась от прямого ответа умная Хана, а потом из тактических соображений и вовсе передвинула разговор на третье лицо.
– Все он спрашивает и спрашивает, как будто сам ничего не понимает! А он кое-что понимает, и что ему надо, так он понимает очень даже хорошо!

Из мирного семейного разговора неожиданно проклюнулось, что Рувим не только хитрый притворщик и лицемер, но к тому же еще и подлец. Скучая душой, Рувим замкнулся и уставился взглядом в окно. За стеклом поздняя весна выгоняла зеленые ростки из оттаявших древесных веток.

– И ему еще не стыдно!
– никак не могла угомониться Хана.
– Три человека на одной жилплощади, включая молодую девушку. Ни тебе не повернуться, ничего. А он себе рассиживается, как на диване... Ну, конечно, это я должна обо всем думать, я должна голову ломать!

Рувим неспешно отвернулся от окна и глядел теперь на жену, как на большое травоядное животное.

– Я вот все думаю, думаю, - сказал Рувим, - и никак не додумаюсь: почему ты ко мне, Хана, хуже относишься, чем ко всем другим людям, вместе взятым? Вот ведь что интересно...