Белый легион: Террор не пройдёт!
Шрифт:
— Плохи дела, Алешенька.
Санин всех знакомых и своих студентов называл уменьшительными именами, отчего у многих закрадывались подозрения по поводу правильности его сексуальной ориентации.
— Что случилось? — встревожился Гурвич, вдруг поняв, что голос у третьего члена их научной группы доктора математических наук Санина потерянный.
— Белидзе…
— Что Белидзе?
— Он умер.
— В смысле?
— Он умер. Погиб. Покончил жизнь самоубийством. Наглотался снотворных таблеток. Достаточно?
— Так, Палыч. Успокойся и не кипятись… Ерунда
— У него спроси! — По голосу Санина ощущалось, что в его душе трепетала, как птица в клетке, пытавшаяся вырваться на простор, истерика.
— Так… Успокойся… Успокойся, — как заклинание повторял Гурвич. В предбаннике было жарко. Но в груди возник сквознячок. Холодный такой сквознячок, от которого замерзает сердце. — Я сейчас собираюсь и еду… И мы что-нибудь придумаем.
— Что мы можем придумать?
— Так. Успокойся, — то ли себе, то ли собеседнику сказал Гурвич. Дал отбой. И присел на лавке, замерев и тупо уставившись в дощатую стену, на которой был зачем-то накрепко прибит барометр.
Девушка насторожённо погладила его по плечу.
— Ну, котик, чего случилось? Он не ответил.
— Чего киснешь, красавец?… Ох, какой хмурый. Сейчас мы тебя успокоим, — она потёрлась голой грудью о его плечо, её руки поползли вниз.
— Отстань! — заорал Гурвич, резко оттолкнув её.
— Ты чего, совсем? — обиделась Наташка.
— Извини… У меня… У меня друг умер.
— Как умер?
— Отравился… Или отравили…
— Отравили?! — изумлённо уставилась на него девушка.
— Да… Но это начало. Всех нас перебьют… Я как чувствовал…
Он начал одеваться.
— Надо ехать… Надо…
Девушка смотрела на него, как на психа…
— Извини, крошка, — застегнув рубашку, кинул он ей. — Пока.
Он вышел из бани, согнувшись от удара мокрого снега. С утра зарядил этот снег, будь он неладен. И тучи — низкие, давящие. Куда подевалось вчерашнее солнце?
— Во, психический, — покачала головой деваха, глядя на захлопнувшуюся дверь.
— Люблю огонь, — сидящий на корточках молодой плечистый чеченец с наивным дурашливым лицом ткнул кочергой в уютно потрескивающие в камине поленья. — В горах огонь — тепло, хорошо… И редко.
— Почему редко? — спросил Глеб, комфортабельно устроившийся в плетёном кресле с мягкими подушками.
— Огонь — нельзя. Самолёт прилетит. Вертолёт прилетит. Снайпер ударит… В спальный мешок спишь. Там хорошо. Тепло. Но огонь лучше.
— Долго воевал?
— С тринадцати лет. Отец воевал… Я воевал. А ты?
— Пришлось маленько.
— За кого воевал?
— За всех, — хмыкнул Ратоборец.
— За всех — это правильно. Дураки воюют просто так. Умный воюет за деньги. Нет денег — нет война.
— Хорошо хоть платили? — поинтересовался Глеб.
— За работу. БТР убил — платят много. Солдат убил — платят так себе. Офицер убил — платят нормально. Война. Выгодно.
— Это верно…
— Руслан хорошо тебе платит? — как бы невзначай бросил молодой чеченец.
— Иногда
— Руслан жадный… Ты сильный. В тебе воин виден. Сейчас мы с братом отлежимся, тогда поехали с нами Чечня.
— В горах воевать?
— Зачем в горах? Кто сейчас в горах воюет? Дома живёшь. Хорошо кушаешь. Днём спишь. Ночью свиней режешь…
— Свиней?
— Которые в военной форме…
— И много заработать можно?
— Как работать будешь, — в голосе молодого чеченца зазвучали зазывные нотки, как в рекламе памперсов. — Ты воин. Мину, фугас класть можешь. Стрелять умеешь. Кроме того, ты русский, в форму тебя оденешь — от солдата не отличишь. Не то что мы… Денег много получишь. Богатый будешь.
— Денег… Каких? Фальшивых?
— Зачем фальшивых? Имам Муртазалиев получил от братьев с Аравии мало-мало много денег.
— Значит, фугасы класть, — усмехнулся Глеб.
— Не просто фугас класть. Фугас мальчишка положит… Специальная операция! — многозначительно произнёс молодой чеченец важное слово.
— Почти уговорил…
— Руслан мало-мало платит. Муртазалиев щедрый. И никогда фальшивый доллар не даёт. Его за это уважают. Кого хочешь спроси.
— Спрошу…
Чеченец удовлетворённо крякнул, решив, что доброе начало важному делу положено. Заполучить такого бойца — здоровенного, с кошачьей грацией в движениях, выдающую человека серьёзной подготовки, это ли не удача! И ещё приятно подложить свинью Руслану, которого не любят за жадность, хитрость и пренебрежение обычаями.
— Скоро они там? — Глеб посмотрел на часы.
— Приедут. — Молодой чеченец снова принялся ворошить угли. — Сиди. Чай пей. Разве плохо?
Проникнуть на чеченскую базу в Ногинском районе удалось без труда. Руслану стоило только бросить негромко и властно:
— Это свои.
И металлические ворота отворились. Место для двухэтажного кирпичного дома было выбрано с таким расчётом, чтобы не мозолить людям глаза и в случае опасности иметь путь отступления к раскинувшемуся на многие километры лесу, перемежаемому болотами. В посёлке в это время было совсем немного жителей. Дымились трубы в парочке домов, горело несколько окон. В основном домишки были бревенчатые, убогие. На пригорке виднелась полуразрушенная церковь с обломанной, как карандаш, колокольней. Над ней вились вороны.
«Газель» Глеб велел загнать за ворота. Трофейный зелёный «триста восемнадцатый» «БМВ» оставили на раскисшей дороге. Он одним колесом утопал в огромной луже, из которой поднималась вросшая в землю тракторная шина, как спина допотопного чудища из Лохнесского озера.
В доме, как и обещал Руслан, отлёживались, зализывали раны двое чеченских боевиков. Чувствовали они себя здесь вольготно. Видимо, были уверены, что милиция сюда не сунется, поэтому на виду держали два автомата Калашникова.
Гостей боевики встретили сначала с насторожённостью. Но после звонка Сельмурзаева, который подтвердил, что гости вполне заслуживают хорошего отношения, горцы расслабились и подобрели. Друзей хозяина надо уважать.