Белый мыс

Эрикссон Тюрэ

Он достал портсигар:

– Курите?

– Нет, спасибо.

Слегка разочарованный тем, что арестант отклонил его примирительный жест, следователь угостил Боргелина, потом закурил сам и решил прибегнуть к лести:

– Вы производите впечатление разумного и сообразительного парня. Очень жаль, что Андерссон осложняет свое дело из-за неправильно понятой лояльности.

– Андерссон ведь работает в велосипедном бюро Оскарссона. Каково ваше мнение о хозяине? – спросил Боргелин как бы мимоходом.

– Он не хуже других.

– Кажется,

Андерссон пользуется у него большим доверием? – вставил Альм.

– Об этом я ничего не знаю.

– Но ведь вы замещаете Оскарссона, когда тот оставляет бюро… по делам.

– Я всего лишь дежурю у телефона.

– И, кроме того, часто выполняете личные поручения Оскарссона?

– Да, – согласился Оке, пораженный осведомленностью полиции о его работе.

– Не знает ли Андерссон господина по фамилии Левин?

«Похоже, тут дело вовсе не в добровольцах», – подумал Оке с облегчением и невольно слегка улыбнулся. Он совсем забыл о третьем полицейском, который сидел в стороне, но все время внимательно следил за выражением, его лица.

– С чего это вы вдруг развеселились?! – раздался резкий голос из угла.

– Я знаю одного Левина, владельца велосипедной мастерской в Клара, – ответил Оке, пропуская мимо ушей второй вопрос.

– Когда Андерссон увидел его в первый раз?

– Это было весной.

Следователь продиктовал Боргелину:

– На вопрос о знакомстве с Левиным Андерссон признал, что познакомился с ним весной.

Оке почувствовал вдруг, что самые будничные вопросы могли превратиться в опутывающую его сеть.

– Признал?! Разве это противозаконно – знать фамилию человека из фирмы, с которой тебе приходится иметь дело по работе? – вмешался он.

Следователь уставился ему в глаза:

– Какой процент получал Андерссон с украденного?

– Ук-украденного? – Оке заикался от удивления.

Ему стало даже жарко от такого обвинения.

– Я не крал никаких велосипедов! – выкрикнул он сердито.

Альм улыбнулся холодно и победоносно.

– Откуда Андерссон знает, что речь идет о краже велосипедов? – спросил он язвительно.

Оке прикусил губу. Дурак, попался в первую же ловушку!

– Нетрудно догадаться…

– На допросах не догадываются! Все, что вы говорите, может быть использовано против вас на суде.

– Я подумал, что раз тут замешан Левин, значит дело касается велосипедов.

– И, значит, Андерссон знал, что Левин имеет дело с краденым добром.

– Ничего я не знал! – возразил Оке.

– Ладно, не изворачивайтесь. Лучше выкладывайте все, что знаете!

Следователь решил не давать ему опомниться. Он настойчиво задавал Оке одни и те же вопросы. Почему Андерссон был так уверен, что речь идет именно о краже велосипедов?

Телефонный звонок дал Оке небольшую передышку.

– Да, это Альм, – ответил следователь. – Нет… еще нет… В самом деле?… Тогда я сейчас же приду.

Он вышел. Допрос продолжал Боргелин.

– У

Андерссона никогда не появлялось подозрений, что с предприятием Оскарссона не все чисто?

– Пожалуй… иногда мне казалось, что он ведет себя как-то странно, – признал Оке.

– Что заставляет Андерссона защищать Оскарссона?

Оке замолчал, подавляя нарастающее возмущение. Все, что он говорил, и в самом деле оборачивалось против него – его слова толковали совершенно иначе.

– Ну-у?! Выкладывайте!

– Я ничего не крал!

– И не получали денег от Оскарссона или Левина за определенного рода сведения и услуги?

– Нет.

Боргелин закурил новую сигарету и пустил задумчиво клуб дыма к потолку.

– Андерссон проголодался? – спросил он несколько приветливее.

– Я ничего еще не ел сегодня.

– Сейчас я закажу сюда завтрак.

Вскоре вошла девушка с подносом. Картофель, жареная селедка… Прибора Оке не дали – одну только ложку, и у него быстро пропал аппетит, когда он принялся за костистую рыбу. Неужели полицейские и в самом деле боятся, что он зарежет или заколет их, если ему дадут вилку и столовый нож?

Он как раз закончил еду, когда в кабинет вернулся Альм.

– Ну как, Андерссон заговорил начистоту?

– Нет, продолжает запираться, совсем как маленький, – ответил Боргелин.

– Отведите его в арестантскую.

– Там сейчас все переполнено.

– Тогда, пожалуй, стоит сразу же отправить его в предварительное заключение.

Тюрьма находилась во флигеле – в каждом этаже не более десяти камер. Здесь Оке передали в распоряжение старого надзирателя, в меру сурового и в меру приветливого, втянувшегося в тюремный распорядок так же, как втягивается в свою работу лошадь, развозящая по утрам пиво по кафе и магазинам.

– Давай сюда галстук и ремень! – скомандовал он.

Оке никак не мог привыкнуть к мысли, что находится в тюрьме по подозрению в соучастии в воровской шайке. Но вот за ним захлопнулась дверь камеры, и он механически приступил к исполнению обряда, столь же древнего, как сама тюрьма.

Камера насчитывала четыре шага в длину и неполных три в ширину. В ней царил полумрак – свет поступал только из небольшого окошечка под самым потолком.

Серый цементный пол и почти такие же серые, облупившиеся стены. На треугольной полке в углу – зеркало, тазик и эмалированное ведро. Под полкой на полу – ночной горшок.

«Жратва!» – начертал какой-то самоистязатель большими буквами на некрашеном, потертом столе, стоявшем у стены. Оке взял табуретку и уселся в самом светлом углу камеры.

За железной решеткой виднелось лишь голубое небо. Хоть бы тучка появилась или пролетела птица и заполнила это пустое пространство! В конце концов он не устоял – подвинул к окошечку табуретку и стал на нее.

Внизу простирался фруктовый сад, сквозь листву отсвечивали зеленым и красным дозревающие яблоки.

– Фьюю!