Белый ниндзя
Шрифт:
Удивительно, что огромный аквариум, служащий демаркационной линией между плацдармами, где обедают, а где отдыхают, содержался в идеальном порядке. Троица морских ангелов с развевающимися плавниками-крыльями горделиво проплыла вдоль стеклянной стены, а его любимица, полосатая зубатка, устремилась прямо к нему, пожирая на ходу мелкие водоросли.
— Привет, дружище, — шепнул ей Николас. — Рад снова видеть тебя.
Поставив чемодан на пол, он бесшумно двинулся по дому. В их главной спальне он увидел чемоданы Жюстины. Они, раскрытые, стояли на кровати. Кроме одежды Жюстины,
Он стоял в полутьме холла его собственного дома, прислушиваясь к тому, как его собственная жена движется в ванной комнате. И он почувствовал себя посторонним здесь, будто это не его дом и не его жена. Единственным местом на земле, к которому он чувствовал духовную привязанность, была Япония. Он вдруг понял, чего стоила ему эта привязанность. Япония была его природным местом обитания, но Жюстина там не могла жить. Значит, привязанность к Японии стоила ему Жюстины. До этого момента ему как-то в голову не приходило, до чего это все ужасно. И сейчас, стоя среди вещей, которые должны бы быть родными и знакомыми, но таковыми не ощущались, он смог увидеть мир глазами Жюстины, увидеть чуждое в привычном. Он уже был готов развернуться и уйти прочь, но не смог. Она приковала его к месту, как и чувство своей неприкаянности. Странное ощущение, с которым он никак не хотел смиряться.
Николас не знал, что ему делать. Но тут дверь ванной отворилась, и в облаке ароматного пара явилась Жюстина. Она завернулась в простыню, а на голове был тюрбан из полотенца. Увидав его, она остолбенела.
— О Господи, Ник!
И вот она уже в его объятиях, плача и смеясь одновременно. Ее теплое, влажное тело прижалось к нему. Она покрывала поцелуями его лицо, и он чувствовал нежный аромат ее тела сквозь запах душистого мыла и шампуня. Невероятная нежность захлестнула его, и он понял, что любовь к жене никогда в его сердце не умирала. Вот только не совсем ясно, отступила ли она сама на какое-то время или была вытолкнута оттуда нарочно.
Он понял, что его отчуждение от Жюстины — как, впрочем, и от всего на свете — было необходимым этапом, его жизненного пути, если вспомнить о свалившемся на него «тандзянстве». Но с этим ощущением он и подавно не успел сжиться, не умея ни объяснить его, ни понять. Все, что он понимал теперь, так это то, что они с Жюстиной снова вместе, как и тогда, когда они впервые встретились на берегу, совсем неподалеку от того места, где он был сейчас. Тогда они стояли, утопая ногами в мокром песке, подозрительно приглядываясь друг к другу, и им и в голову не приходило, что в ближайшем будущем они бросятся друг к другу навстречу, забыв обо всем на свете.
Как бы там ни было, но теперь он снова обрел цельность, и радость, острая и несомненная, захлестнула его с новой силой.
— Господи, как я люблю тебя, Жюстина! А она все плакала и шепотом повторяла: — Ник, Ник, Ник, — будто повторение его имени могло убедить ее, что он действительно вернулся к ней. — Я так боялась, что никогда не увижу тебя, что...
— Но почему? — Он слегка отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. — Что
— Я... Я... — Жюстина покачала головой, и полотенце, тюрбаном закрывающее голову, упало на плечи, а волосы, влажные и спутанные, как тенета любви, вырвались на свободу. — Я не знаю. Я...
И он увидел это в ее глазах, в красных точках, утопающих в зелени. Он увидел Тао-Тао, спрятавшееся там зловещим пауком. Сердце у него заныло, и он сделал над собой усилие, чтобы прогнать страх. Больше всего ему сейчас была нужна уверенность, что он избавит ее и от этой напасти, как избавил от гипноза Сайго.
— Кто-то тебе внушил это, — сказал он. — Кто-то заставил тебя поверить в эту чушь. — Он говорил намеренно резким тоном, чтобы встряхнуть ее, заставить собраться. Без ее помощи освободить ее от Тао-Тао будет невозможно.
— Да, — ответила Жюстина с каким-то удивленным видом, словно ее только что пробудили от сна. — Я помню... что-то помню. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Как во мне или в дыму, колеблющемся, перемещающемся, уплывающем прочь, когда я пытаюсь это рассмотреть.
Он видел страх. Затаившийся в ее лице, засевший даже в красных точках на радужной оболочке. — Ник, что со мной происходит? У меня ощущение, что я живу в двух разных мирах. Не знаю, как это сказать, но, понимаешь, меня будто заперли куда-то и одновременно отпустили плыть по воле волн. Безумие какое-то, верно?
— Не такое уж это и безумие, как тебе кажется, — ответил Николас. — Почему бы тебе не одеться? А я пока соображу чего-нибудь поесть и...
— Не отходи от меня, — ухватилась за него Жюстина. — Пожалуйста, Ник! Я не могу ни секунды быть без тебя, когда ты вернулся. Мне бы только смотреть на тебя, прикасаться к тебе. Я... Мне кажется, ты исчезал не на несколько недель, а на несколько лет. А я... — она вскинула голову, — я не понимаю, что со мной происходит.
— Одевайся, золотко, — настаивал Николас. — Так и простудиться недолго.
Жюстина улыбнулась, влезла в джинсы и черную водолазку.
— Так лучше? — она опять приблизилась к нему. — Ник, скажи мне, что со мной творится?
Он обнял ее, приласкал.
— Помнишь Сайго? Как он тебя загипнотизировал? — Она кивнула. — Так вот, нечто аналогичное случилось и сейчас. Хотя ты этого и не помнишь, но тот, кто охотится за мной, приходил в наш дом в Токио. И какое-то время находился там с тобой. — На лице ее появилось недоумение. — Ты не помнишь какого-нибудь подозрительного незнакомца, внезапно появившегося у дверей?
— Нет, — ответила Жюстина. — Был только какой-то велосипедист. Но я не помню, куда он потом делся.
— Что за велосипедист?
— Я... ну, я его чуть не задавила. Выезжала на дорогу по подъездной дорожке и не заметила его. Мне повезло, а ему — тем паче, что его только отбросило к дереву. Я перепугалась, но он сказал, что с ним все в порядке, и хотел уехать восвояси. Но я настояла, чтобы он зашел к нам в дом и выпил чашку чая. — Она грустно улыбнулась. — Я все стремилась выработать у себя японский взгляд на вещи. Его отказ я приняла за проявление вежливости. Но он зашел, однако.