Белый Омск
Шрифт:
Иркутск, 27 декабря
Часов около 7 с половиной вечера пришел с Коробовым в Совет Министров. У Червена сидели земцы. Вошли в залу, там встретили Волкова. Полумрак, на одном из столов лишь горела единственная свечка. В соседней комнате совсем темно... Мелькает силуэт Бурышкина, в панике носящегося по залу. Настроение угнетенное. "Каносса"1. Волков говорил о положении, плохо. Но в душе все-таки растет и крепнет протест против капитуляции, против соглашательства. Злоба против союзников, невыносимая, душит: "вторая Одесса, ... предатели".
Земцы уходят, мы идем в кабинет. Совещание. Много свечей, светло, садимся за стол. Беседа. Бурышкин нервно перебивает каждого, кто заикнется против соглашения. Наконец, сообщают, что вернулись наши парламентеры от союзников.
Из Совета
Иркутск, 29 декабря
Дальше -- больше. Идет восстание уже в самом городе, на улицах. Началось третьего дня в начале пятого часа вечера. После обеда у Зуды я сидел в бюро, писал передовую. Вдруг что-то вроде выстрелов совсем недалеко, на улице. Почему-то до сознания не дошло, продолжал писать. Но через несколько минут в типографии уже поднялась паника: "стреляют, пальба..." Наборщики хватают пальто, разбегаются по домам, помещение быстро пустеет. Посмотрел на улицу. Темнело, улица совсем пустая от публики, видно движение лишь солдат -- раскидываются цепями. Выстрелы. "Что за черт?.." Идти домой уже явно опасно. Остаемся с Наташей -- она тоже обедала. Совсем темнеет. Сидим наверху, у Зуды. Приходит Кудрявцев с патрулем из добровольческой дружины Ильина. Спрашиваем, в чем дело.
– - "Восстал отряд особого назначения при Яковлеве, потом, кажется, перевезли с того берега отряд"... Ушел. Настроение отвратительное. Набились все в "Летучей вороне" ("Харчевня Зуды"), делать нечего, напряженно, под окнами постреливают то в одиночку, то залпами. Стали играть в карты, в "спекуляцию"... В одиннадцатом часу пошел в Совет Министров. Патруль пропустил. У Модерна спросил солдата, где председатель совета. Оказывается, в Модерне. Вошел. Там -- вооруженный лагерь. Повсюду везде солдаты с винтовками, там и сям -- пулеметы. Поднимаюсь по лестнице. У телефонной будки Червен, Ханжин. Нервно разгуливает Бурышкин. Увидел меня, порывисто спрашивает... Узнал от него, что восстала часть инструкторского батальона и часть отряда особого назначения. Передал дальше сведение, будто вокзал занят семеновцами... Потом пошел к Червену наверх, на третий этаж. Просидел больше часа. Приходил японец, майор Мике, привозил поправки союзников к нашему тексту соглашения о дороге. Сказал, что семеновцев на вокзале нет и что броневикам их предложено не продвигаться ближе Михалево. Держался весьма дружественно.
Этого майора Мике я помню по Омску -- он несколько раз заходил к нам в бюро. Симпатичный такой, любезный, недурно говорит по-русски, лишь слегка сюсюкая. Сообщил, что возражал против посылки семеновцам телеграммы о недопущении броневиков к Иркутску, однако Жанен рассердился, затопал ногами и настоял на своем1. Сидел японец долго, около получаса. Затем пришло известие, что мятежники сосредотачиваются против тюрьмы...
Решил возвращаться, по дороге зашел к Т.В. Бутову. Застал накрытый скатертью стол, на нем бутылку водки, кусок лука и кусок соленой, жесткой красной рыбы (кета?). За столом, кроме Т.В., сидели Энгельфельд, Горяинов и некто для меня неизвестный. Пили. Выпил и я две рюмки. Потом пришел Бурышкин. Беседовали о Москве, о прошлом. Затем ушел в Летучую мышь.
Вчера положение было неопределенное. Мятежники локализовались в Знаменском предместье в количестве приблизительно 600--700 человек. Должны были их оттуда выбивать.
Прервали: -- пришел Тирлянский, хотел пробраться в бюро, не пускают. Идет бой. С утра повсюду слышна трескотня пулеметов, ружей. Видно:
Хотел пройти в бюро или к Модерну -- не удалось. На углу Большой и Луговой остановили категорически. Мельком увидел Сапира, сообщил, что революционеры перешли в наступление, атакуют центр. Ушаковку перешли уже, стремятся обойти город, заходят к востоку. Пролетел их аэроплан, бросал прокламации "к офицерам и юнкерам" и т.д. Пальба идет сильнейшая, изредка стреляет орудие. Командир семеновской "дивизии бронепоездов" Арчегов телеграфирует, что семеновцы "давно уже были бы в Иркутске", если б не союзники, которые "изъявили энергичный протест".
Что-то будет? (2 ч. 20 м. д.).
Был в бюро, в Модерне. Удалось проскользнуть через Тихвинскую улицу, когда напряженный момент боя прошел. Оказывается, в первый раз мы попали в самую опасную минуту: эсеры, перейдя Ушаковку, уже теснили юнкеров к самому центру, к Большой улице. Положение было почти критическое. Но, к счастью, подошли подкрепления, и в результате красные опять отброшены за Ушаковку. В Модерне вид еще суровее, чем вчера: пулеметы повсюду, меньше штатских, явное преобладание военных. Оказывается, все панические министры и их товарищи выселены оттуда в другое здание, расположенное восточнее... Червен переодевался, когда я пришел. Искал фуфайку. На всякий случай. Сейчас лучше, но кто может поручиться. Может быть, придется отступать на восток в пешем порядке, под прикрытием военных частей... Советовал и мне перебраться на ночь с Наташей поближе к Модерну, одевшись потеплее, захватив деньги и что возможно из вещей. Поленился, остался -- авось, пронесет Господь... Завтра утром пойду на день и ночь. А пока отдохну (8 ч. 36 м. в.).
1920 год
Иркутск, 3 января
Все длится восстание, углубляется, кровь, кровь... Пришли семеновцы, пришли на вокзал японцы -- все то же самое: тот берег в руках эсеров. Знаменское предместье -- тоже. Ежедневно идут бои, повстанцы из-за Ушаковки наступают на Иркутск, их отбивают. Стреляет наша артиллерия через город, а пули подчас долетают до центра. Между прочим, я нашел ружейную пулю в своем кабинете в Летучей мыши -- валялась на полу у самого стола. Вчера правительство (тройка) уехала на вокзал совещаться с союзниками. Сегодня узнаем, в чем дело.
Постоянно бываю в Модерне, беседую, наблюдаю. На первом плане повсюду -- Червен-Водали, держит себя молодцом, но, к сожалению, имеет при себе Язвицкого, который ежеминутно может наделать любую глупость. (9 ч. 45 м. д.).
Кончается. Перемирие по нашей инициативе. Японцы решительно не выступают. На семеновцев надежд нет: их мало, а часть (180 человек) даже перешла к революционерам. Здешний гарнизон слишком мал для обороны города и тем более для наступления. Время работает уже на них. Беседовал с Червеном. Наверху, в Модерне, Волков, Кочнев, Коробов, Червен и я. Тяжело было. Дыхание обреченности, безнадежности. Союзные комиссары держатся, в общем, холодно, недружелюбно. Лучше японец и англичанин. Отвратителен американец Гаррис и француз Могра. Правительство одиноко, и даже буржуазия жертвует на большевиков и эсеров.
Пришла пора -- ничего не поделаешь. Большевизм побеждает, победит -- я, по крайней мере, в этом почти не сомневаюсь. Он объединит Россию -- честь ему и слава! Боже, как глубоко все ошибались, ничего не поняли. (10 ч. в.).
Иркутск, 4 января
Тяжело на душе. Окончательно рушится привычная идеология, отвергнутая, разбитая жизнью. Уже давно сомнение закрадывалось в душу, но теперь уже ясно: большевизм побеждает и вооруженная борьба против него не удалась. Скрывать от себя дальше эту истину просто бессмысленно, глупо.