Белый Омск
Шрифт:
Вчера были в роще вечером. Хорошо, возвращаясь, видели всенощную у беженцев. Служат священники -- сами беженцы -- на чистом воздухе... Тишина вечерняя, золотая лента заката, сзади луна тоже золотистая, березы, свечи, и поют беженцы торжественно, задушевно. Тепло, воздух полон запахами лета, вечера. Кругом повсюду повозки со скарбом, вроде палаток, и огоньки, огоньки... Несчастные... Этим уж не нужны агитационные курсы. (12 ч. 30 м. ночи).
Омск, 7 сентября
Осенний вечер типичный. Дождь упорный, серый, стемнело рано. В такие вечера, длинные, мокрые, хорошо дома -- в уюте, когда никуда не нужно идти, когда на душе тепло, домашне и не за что тревожиться...
Воскресенье.
Ветер, ветер
На всем Божьем свете!
Ничего -- окопаешь себе канавку, по примеру старца Серафима, и ветер не залетит... или хоть передышку даст...
Живем при внешних условиях, в сущности, прекрасных. Денег вдоволь, гастрономических впечатлений -- хоть отбавляй, даже в мирное время не было такого благополучия: бесконечные арбузы, дыни, конфеты, печения -- все, все, что можно купить, доступно. Недаром называем себя "комиссарами": жизненно заинтересованы в сохранении этого режима. Да -- "канавка"...
А ветер гуляет. У нас все еще продолжается бой за Омск. На южной линии, у Сахарова1, лучше, на северной, у Пепеляева1, напряженно, -- ни в ту, ни в другую сторону. У Деникина, видимо, средне -- вот-вот возьмут Царицын. Тошно. На радость всего мира Россия добивает себя, истощает. Досадно.
Читал письмо из Лондона, Тырковой1. Неутешительно, хотя, быть может, и слишком сгущены краски.
О нашем Парижском Совещании1 пишет: "Сазонов1 в политическом смысле -ramolli*. Львов мелкий хитрец, невежественный оппортунист, играющий налево и т.д.1 Нет ни одного сильного и надежного государственного человека. О Маклакове писать не хочется, до того он дрябл1. Бахметьев -- просто хам1".
Много грустного сообщает и насчет союзников. Главное: "Чтобы понять многое в союзной политике, надо знать, что Клемансо, Вильсон и Ллойд-Джордж, все трое, не любят России и боятся нашего усиления"...1
Милюков, по-видимому, тоже отнюдь не очарован политикой союзников, хотя непосредственных сведений от него нет. Но Сукин говорит, что "они там в Лондоне, как видно, потеряли головы: думают, что дело так плохо, что его спасти могут лишь некоторые новые комбинации"... Какие?..
Интересно бы узнать. "Германская ориентация?" Или... мир с Советами?
Узнаю коней ретивых...
Ну, а мы здесь все твердим союзнические зады и тянем вечную канитель, вконец разоряя страну... (10 ч. 5 м. в.).
Омск, 14 сентября
Продолжаются бои, перелома еще нет, напряженно. Большевики, как говорят, дерутся отлично, наши -- тоже. Большие сравнительно потери с обеих сторон. Мы взяли порядочно пленных. Офицеров и комиссаров расстреливают, вешают -- c'est l'usage* и ничего не поделаешь... С Деникинского фронта, кажется лучше...
Внутри -- усиливающееся злое чувство к союзникам за их политику расчленения России, за их равнодушие, за их невмешательство. В сущности, они, быть может, по своему и правы -- за чужой щекой зуб не болит, но, с другой стороны, когда болит зуб, нервы, как известно, сугубо расстроены. И естественно, ищешь врага...Наши неуспехи сильно затормозили дело. Опять же, изумительная ловкость большевиков...
Но как бы то ни было, антипатия ко всем союзникам (кроме Японии) растет в самых различных кругах -- от солдатских до ультра-политических -- и пропорционально усиливается интерес к Германии.
Большой успех имеет стихотворение
От хмеля победы горд,
Ты в веселом кафе сидишь,
Но скоро разгул обезумевших орд
Сметет одряхлевший Париж.
Банкир, убегая, уютное жилье
Запрет, тяжело дыша,
И наденет кружевное белье
Любовница апаша.
На аэроплане умчится Фош
Вербовать надежные полки,
А ты, парижанин, в каморке умрешь,
Изнывая от страха и тоски.
И будет снится в краю чужом
Париж, как русским Москва -
И мы мириться вас позовем
На Принцевы острова...
Везде с большим злорадством цитируются эти стихи, а в миссиях ими сильно недовольны. Несомненно, для "германской ориентации" почва становится все благоприятнее. Со своей стороны, в телеграфном агентстве, в прессе мы отнюдь не склонны замалчивать все возможности. Только бы до зимы кончилась гражданская бойня!..
Быть может, на днях начнем (Русское Бюро Печати) издавать свою газету "Русское Дело". Буду ее фактическим редактором. Не знаю -- хватит ли здесь литературных сил. А хорошо бы создать что-нибудь вроде "Накануне"!..1 Только что-то не пишутся статьи за последнее время, несколько раз принимался, ничего не выходит. Должно быть, устал, перестает работать голова. Отдохнуть бы... (10 ч. 5 м. в.).
Омск, 29 сентября
Радио большевиков становится исступленно, взвинчено в своей кровожадности, истерично -- нечто подобное было с советскими вождями осенью, вернее, поздним летом прошлого года, когда "чехи" взяли Симбирск, Казань и, казалось, угрожали Нижнему... Террор опять оживился до нелепости. В Москве расстреляли 67 человек -- раскрыли Национальный Центр1. Призывают "громы" на "ученых", "литераторов" -- словом, интеллигенцию. "Бей, губи их, злодеев проклятых".. Захлебывающаяся злоба, хрипящая... В ответ брошены бомбы на собрании коммунистов, есть убитые, раненые -- все второй и третий сорт1. Деникин -- на пол-дороге от Курска к Орлу, в опасности Воронеж, Мамонтов1 где-то в Тульской губернии, неуловимый, неуязвимый, словно Девет в бурскую войну1 -- да, революция в опасности. У нас -- тоже мало для них утешительного. Что будет? Опять спасутся? Ушли бы в Туркестан, к Индии... Стали бы восточным форпостом Великой России. Хорошо бы (10 ч. 50 м. в.).
Омск, 29 сентября
Конечно, много интересного приходится видеть и переживать. Если доведется выйти живым из этого водоворота -- какой прекрасный материал можно будет дать "Историческому Вестнику" или "Русской Старине"...1 Жаль, что трудно сейчас записывать -- и некогда, да нет, не столько некогда, сколько уж очень неподходящее для мемуарных записок состояние духа... Уж очень тревожно -- по всем направлениям, по всем этажам души: -- и о фронте, и о доме с домашними, и о Бюро, и о газете, и вот о комнате -- обо всем надо подумать, трудно не подумать. Живешь ведь прямо на вулкане, и живешь днями -- где уж тут сосредоточиться, запомнить, записать о том, о другом: о "министрах", о партии, об "общественных деятелях" и прочая, и прочая. А много любопытного. Все-таки живая история. Ну, конечно, за чертой еще интересней, еще "историчней". Но и здесь -- занятно. Все-таки многое проходит перед глазами, бросается в глаза. Записать бы... (11 ч. 30 м. н.).