Белый Орден или Новые приключения Ариэля

Катканов Сергей Юрьевич

Теперь, кроме прогулок, у них появилось ещё одно занятие: рыцарь обучал жену различным болевым приёмам. Иоланда оказалась способным учеником, реакцией обладала отменной, и её крохотный мизинчик становился всё более грозным оружием. Одновременно он увидел, что где-то в глубине её глаз теперь таится немного хищное выражение. Она теперь была куда лучше подготовлена ко встрече со злом, но детская доверчивость и непосредственность понемногу выветривались. Ариэль говорил себе, что Иоланда всё та же, просто она стала сложнее, а иначе не выжить. А ей самой, кажется, очень понравилась роль опасной женщины. И это всё-таки пугало. Иоланде, наверное, куда больше пошла бы роль невинной жертвы, но не предлагать же ей эту роль.

Рыцарей в Бибрике не было, все они служили где-то на окраинах, а в отпуске сейчас оказался один Ариэль. Горожане с удивлением поглядывали на эту странную парочку, которая прогуливалась под ручку спокойно и уверенно, без тени страха, как во время городского праздника. Они пугали понемногу зверевших людей своей невозмутимостью, с ними старались не связываться. Когда вокруг идёт пусть маленькая и потешная, но уже война, тот, кто не испытывает страха, сам начинает вызывать страх. Поэтому у них не было проблем с продовольствием, на их подчёркнуто вежливые просьбы им, как и раньше, давали всё, что они просили, может быть, и не слишком охотно, но пока безропотно. Кто же захочет связываться с машиной смерти, да и жёнушка его выглядела штучкой явно не из простых.

— Неужели в нашем царстве совсем не осталось хороших людей? — спросила однажды Иоланда.

— Ну, во-первых, в нашем царстве не стало ни на одного плохого человека больше. Люди вовсе не стали плохими, просто теперь мы увидели их такими, какими они были всегда.

— Но эти злобные лица, на которых так явственно читаются жадность, зависть и все возможные пороки… Неужели это не ужасно?

— Ужасно, — спокойно и задумчиво сказал Ариэль. — Но не торопись считать, что это плохие люди. Просто они никак не могут совладать с тёмными страстями, которые вдруг проснулись в них, потому что теперь их никто искусственно не усыпляет. Ты даже не представляешь, как много добра и света скрывается за этими злобными лицами. Но добро в них совершенно лишено сопротивляемости, поэтому зло пока торжествует, хотя до окончательной победы ему ещё далеко. Добро ещё сможет победить в этих людях, когда оно в них повзрослеет. А вообще люди не делятся на хороших и плохих. Добро и зло есть в каждом человеке, а в какой пропорции — очень трудно понять, к тому же эта пропорция иногда так стремительно меняется… Тот, кого мы считаем добрым, вдруг бьёт нам кинжалом в спину, а тот, кого мы считали злым, спасает нам жизнь. Грешник вдруг становится святым, а тот, кто выглядел святым, неожиданно превращается в чудовище. То, что мы видим вокруг себя — омерзительно, но не торопись считать, что мы видим омерзительных людей. На самом деле не известно, что это за люди. Нам надо учиться никого не презирать.

— Но тогда получается, что хорошим тоже никого нельзя считать? Ведь ещё не известно.

— Ну в этом уже не так страшно ошибиться. Нет греха в том, чтобы считать человека лучше, чем он есть. Вообще, хорошим мы очень условно считаем человека, в котором добро явно преобладает, хотя лучше бы это было проверено опытом десятилетий или очень тяжёлыми испытаниями. Не сомневаюсь, что во многих людях царства добро по-прежнему торжествует, просто на улицах такие люди не бросаются в глаза, а дикая разнузданность сразу привлекает к себе внимание. И, может быть, на этой улице нет людей хуже нас, потому что грех осуждения куда тяжелее тех примитивных грехов, торжество которых мы видим вокруг себя. Давай-ка с завтрашнего дня не пропускать ни одной литургии. Бога потеряем, так и себя не найдём.

— А пошли в храм прямо сейчас.

— Хорошая мысль. Тут уже больше не на что смотреть.

В храме всё было не так, как раньше. Ни одного умильно-блаженного лица, какие раньше преобладали. После литургии люди не расходились, потому что храм теперь многим казался новым ковчегом, а лица вокруг теперь были такие, какие могли быть в начале потопа. Кто-то, стоя на коленях, молился перед иконой, а в глазах читалась такая горячая мольба, для которой никогда не было повода в прежнем царстве. Кто-то стоял в тёмном углу, опустив глаза, и было понятно, что этот человек тоже напряжённо молится, о прощении ли грехов, об избавлении ли от бед, в любом случае душа его сейчас была устремлена к Богу. Кто-то сидел на скамейке и плакал навзрыд, видимо, не в силах справится с постигшим горем, может быть сейчас и не обращаясь к Богу ни с какими словами, а просто молча надеясь, что Отец Небесный утешит. Мимо них прошёл диакон, лицо его было торжественным и строгим, как у человека, который дождался того момента, которого ждал всю жизнь. Лица мальчиков-алтарников, которые стояли рядом с солеей и о чём-то перешёптывались, были раскрасневшимися и на удивление воодушевлёнными, как будто они прямо сейчас готовились умереть за Христа. На многих лицах читалась растерянность, во многих жестах чувствовалась неловкость неуверенных в себе людей, как будто эти люди, все до единого посещавшие храм с детства, теперь впервые пришли в него по-настоящему и не очень понимают, как здесь надо себя держать. И вся эта людская масса, несмотря на свою крайнюю разнородность, дышала искренней устремлённостью к Богу. Теперь они пришли в храм не потому что так принято, не ради исполнения привычного ритуала, и не сила традиции их сюда привела, а сила самого Бога, которую они, может быть, впервые по-настоящему почувствовали, и на которую теперь горячо надеялись, потому что вдруг стало больше не на что надеяться, и это стало для них благом, хотя это благо пришло в обличии беды.

Ариэль сразу пошёл на правую сторону храма, Иоланда — на левую, они тоже молились, даже не зная, сколько времени прошло. Когда они вышли из храма, долго шли молча, потом Ариэль спросил:

— Как думаешь, эти люди — хорошие?

— Мне кажется, они — святые, — заворожено прошептала Иоланда.

— Может быть. Хотя и не обязательно. В любом случае — это Божьи люди. Вот так, во время общей беды, и отделяется пшеница от сорняков. Одни в храмах молятся Богу, а другие на улицах бьют друг друга палками. Ради этого выбора, ради самоопределения и необходимо всё, что с нами происходит. Впрочем, мы ещё только на пороге беды, самое страшное — впереди. Кто-то из этих людей ещё поменяется местами, а может и не по разу. Хотя, я вот сейчас слушаю самого себя, и мне становится по-настоящему страшно. Как будто я парю над землёй и оцениваю качество людишек — некоторые из них меня радуют, а некоторые — не очень. Ну, может быть, я понимаю больше других, но, видит Бог, я не считаю себя человеком, настолько утвердившимся в добродетели, что моей душе уже ничего не угрожает. Если бы ты видела, в какое чудовище я не раз превращался во внешнем мире, и неизвестно ещё, в какое чудовище я могу превратиться здесь.

Иоланда внимательно посмотрела на мужа и молча кивнула. Она поняла, что он сейчас борется со своей гордыней и вовсе не нуждается в том, чтобы ему рассказывали какой он хороший.

Глава IV, в которой начинается война

Однажды, гуляя по городу, они увидели зрелище, какого раньше никто из подданных царства пресвитера и представить себе не мог. По улице шла толпа рыцарей. Именно толпа, потому что никто не решился бы назвать это сборище отрядом. Они были в рваных плащах, грязные, нечёсаные, с безумными глазами. Иные — без оружия, другие, напротив, вооружённые до зубов, кто-то из них сильно хромал, кто-то просто едва держался на ногах, а некоторые шли уверенной разболтанной походочкой человека, который ищет драки. Глаза их были безумны тоже очень по-разному: иные просто пусты, как у живых мертвецов, иные полыхали ненавистью ко всему на свете, а у некоторых были холодные глаза хищников, которые выбирают жертву.

Ариэль сразу понял, что эта толпа готова на всё, кроме одного — приказы они исполнять не будут. Для того, чтобы привести в чувство этих людей, потребовался бы дисциплинированный отряд рыцарей, как минимум равной с ними численности, а рыцарей, кроме этих оборванцев, в столице не было, так что Бибрик вскоре окажется перевёрнут вверх дном, да так, как это никогда не смогли бы сделать пьяные пролетарии.

Ариэль подошёл к одному из рыцарей, который шёл чуть поодаль от других развязной походкой, с наглой ухмылочкой поглядывая вокруг, и без затей спросил:

— Здравствуй, брат. Вина хочешь?

— А чё, тут проблемы с вином, а у тебя есть? — усмехнулся небритый оборванец.

— Именно так. Вам теперь тут ни один лавочник вина не нальёт.

— Так у меня, вроде, меч на поясе.

— Редкий меч устоит против десяти дубовых палок. Да и зачем тебе проблемы?

— А ты чё такой добрый?

— Я просто хитрый. Хочу у тебя всё выведать, а за это напою.

— Ну пошли, — расхохотался бывший рыцарь.

Ариэль привёл бывшего в трактир, где его хорошо знали, отправил Иоланду посидеть с женой хозяина и попросил кувшин вина. Только они расположились за столиком, как в дверь тут же сунулись ещё двое бывших рыцарей.

— Занято!!! — заорал Ариэль так свирепо, что нежеланные посетители, не ожидавшие такого отпора, тут же ретировались. Ариэль сразу закрыл дверь на дубовый засов.

— А ты крутой, братан, — восхищённо усмехнулся бывший.

— Иначе никак, — хищно улыбнулся Ариэль. — Рассказывай, что за война? Где, с кем?

— Так вы тут чё, не знаете ничего? Мы от вас помощи ждали, а вы тут всё ещё цветочками любуетесь?

— Никто в столице ничего не знает о войне. Я в отпуске, меня никто не вызывал.