Белый отряд
Шрифт:
– Нам было бы и впрямь очень худо без наших храбрых лучников: они же приносят в нашу страну богатство и приятные обычаи, – отозвалась госпожа Элиза, на которую непринужденность и открытость лучника произвели глубокое впечатление.
– A toi, ma cherie [Твое здоровье, милочка (франц.) ], – сказал он, прижав руку к сердцу. – Hola. А вон и малютка выглядывает из-за двери. A toi aussi, ma petite! Mon Dieu [И твое тоже, девочка! Боже мой (франц.) ] у девчонки хороший цвет лица.
– Тут есть одно непонятное обстоятельство, уважаемый сэр, – начал своим пискливым голосом студент из Кембриджа, – и очень хотелось бы, чтобы вы его разъяснили: насколько мне известно, лет шесть тому назад в городе Бретиньи был заключен мир между нашим милостивым монархом и французским королем. Ввиду этого кажется особенно странным, когда вы рассказываете во всеуслышание о войне и войсках, раз между нами и французами никакой ссоры нет.
– Значит, я лгу? – отозвался лучник и положил свой нож.
Боже упаси! – поспешно воскликнул студент. – Magna est veritas sed rara. [Правда великая вещь, но редкостная (лат.) ] Это означает на латинском языке, что все лучники препочтенные люди. Я обратился к вам в поисках познаний, ибо мое ремесло – учение.
– Боюсь, что в этом ремесле ты еще ученик, – заявил воин, – ибо за морем любое дитя ответит тебе на твой вопрос. Узнай же, что хотя между нашими землями и Францией, может быть, и существует мир, но внутри самой Франции идет постоянная война, ведь в стране междоусобицы, и ее терзают банды живодеров, обманщиков, брабантцев и всяких иных авантюристов. А когда каждый хватает соседа за горло и любой баронишка, которому грош цена, идет с барабанным боем воевать против кого ему угодно, было бы невероятно, если бы пятьсот отважных английских парней не смогли заработать себе на жизнь. Теперь, когда сэр Джон Хоуквуд с молодцами из Восточной Англии и с ноттингемскими лесниками поступил на службу к маркизу Монферратскому, чтобы сражаться против государя Миланского, у нас, правда, осталось всего каких-нибудь сотни две, но я надеюсь, что смогу привезти отсюда людей для пополнения Белого отряда. Клянусь зубом апостола Петра, не может быть, чтобы я не нашел многих хампширцев, готовых стать под красный стяг святого Георгия, тем более если сэр Найджел Лоринг из Крайстчерча снова наденет кольчугу и поведет нас.
– О, тогда вам в самом деле повезло бы! – заметил один из лесников. – Недаром говорят, что, кроме принца и, может, доброго старого сэра Джона Чандоса, во всем нашем войске не было человека столь испытанной храбрости.
– Это истинная правда, каждое слово, – подтвердил лучник. – Я сам собственными глазами видел его на поле брани, и ни один человек не выказал такого мужества, mon Dieu! Глядя на него или слыша его мягкий голос, вы никак не поверили бы, что с самого отплытия из Оруэлла и до самого наступления на Париж, иначе говоря, ровнехонько за двадцать лет, не было ни одной схватки, атаки, вылазки, засады, штурма или сражения, в которых бы он не явился главным участником! Сейчас я направляюсь в Крайстчерч с письмом к нему от сэра Клода Латура. Сэр Латур спрашивает, не согласится ли он занять место сэра Джона Хоуквуда; и больше шансов на то, что он согласится, если я приведу с собой двух-трех подходящих людей. Вот скажи ты, лесник: разве ты не променяешь свою распиловку на более благородное занятие?
Лесник покачал головой.
– У меня в Эмери Даун жена и дети, – пояснил он. – Я не брошу их ради такого рискованного дела.
– Ну, а вы, юноша? – спросил лучник.
– Да нет, я человек мирный, – ответил Аллейн Эдриксон. – Кроме того, мне предстоит другая работа.
– Ах, чума вас забери! – прорычал воин, грохнув о стол свою флягу с такой силой, что тарелка запрыгала. – И какая дурь, дьявол их забери, нашла на людей? Почему вы все торчите у очага и клюете носом, словно вороны вокруг дохлой кобылы, когда стоит только шаг шагнуть, и вас ждет настоящая мужская работа? Стыд и срам! Все вы лодыри и бездельники! Клянусь эфесом, должно быть, настоящие люди из Англии все уже перекочевали во Францию, а те, кто остался, на самом деле бабье, переодетое в кафтаны да штаны.
– Слушай, лучник, – заявил Хордл Джон, – ты уже солгал не раз и не два, и за это, а также потому, что мне много кой-чего в тебе не нравится, я чувствую сильное искушение положить тебя на обе лопатки.
– Клянусь эфесом, вот я наконец и нашел подходящего человека. А потом, ей-богу, ты наверняка лучше, чем я думал, если сможешь положить меня на обе лопатки, мой мальчик. Я одержал больше побед, чем у меня пальцев на ногах, и за семь долгих лет в Отряде не нашлось никого, кто бы вывалял меня в пыли.
– Довольно ты хвастался да бахвалился, – сказал Хордл Джон, вставая и сбрасывая куртку. – Я докажу тебе, что в Англии остались люди получше тех, кто уходил грабить во Францию.
– Pasques Dieu! [Боже ты мой! (франц.) ] – воскликнул лучник, расстегивая куртку и пристально глядя на своего противника, как знаток и ценитель мужественности. – Я только раз видел до сих пор у мужчины такое тело. С вашего разрешения, мой рыжеволосый друг, мне было бы очень жаль обменяться с вами ударами; и я охотно допускаю, что никто в целом отряде не перетянет вас на канате; пусть это послужит утешением для вашей гордости. С другой стороны, я имею основания думать, что за последние несколько месяцев ты вел спокойную жизнь, и мои мускулы покрепче твоих. Я готов побиться об заклад, что возьму верх. Если только ты не струсишь.
– Струшу? Ах ты, болван! – зарычал Большой Джон. – Да я еще не видел того человека, перед которым бы струсил. А ну-ка, выходи и посмотрим, кто из нас крепче.
– А заклад?
– Не на чем мне биться об заклад. Выходи из любви к делу и ради удовольствия.
– Не на чем? – удивился лучник. – Но у тебя есть то, что я ценю превыше всего: твое огромное тело, которое я хочу завербовать. Слушай, мой мальчик. У меня тут с собой французская перина, мне было очень трудно сохранить ее все эти годы. Я раздобыл перину при разграблении Иссудена, и у самого короля нет такой постели. Если ты победишь она твоя. Но если победа будет за мной, то ты клянешься, взяв лук и стрелы, отправиться со мной во Францию и служить там в Белом отряде до тех пор, пока он не будет распущен.
Вот это честное пари! – закричали в один голос путники и отодвинули скамьи и козлы, чтобы освободить место борцам.
– Ну, солдат, тогда распрощайся со своей периной, – сказал Хордл Джон.
– Э, нет, я и постель сохраню и тебя заполучу в Отряд, сколько ни скаль зубы, а ты потом будешь всю жизнь благодарить меня за это. Так как же, схватимся за ворот и за локоть, или сойдемся вплотную, или как придется?
– Иди ты к черту со своими хитростями, – сказал Джон, разводя и сжимая свои большие красные руки. – Стой, где стоишь, увидишь, как я тебя сейчас обхвачу.
– Обхватывай как можешь, – согласился лучник, выходя на свободное место и не спуская зорких глаз с противника.
Он сбросил зеленую куртку, и его торс прикрывала лишь красная шелковая рубашка с широким вырезом вокруг шеи и без рукавов. Верхняя часть тела Хордла Джона была обнажена, и его мощная фигура с напрягшимися мускулами, выступающими, словно извилистые, сучковатые корни дуба, возвышалась над лучником. Будучи почти на фут ниже Джона, тот все же производил впечатление человека большой силы, а у его белой кожи был особый шелковистый блеск, которого недоставало более тяжелому телу бывшего монаха; но вдобавок он отличался быстротой движений и ловкостью многоопытного бойца; поэтому, глядя на гордый поворот его головы и блеск глаз, было ясно, что он уверен в удаче. Трудно было бы в тот вечер найти во всей Англии двух более достойных друг друга соперников.