Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
Я вступил под благодатную сень деревьев, где склонившиеся ветви дубовой рощи спасали путников от жары. Здесь было так спокойно и прохладно. Мои ноги едва касались земли. Папоротник-орляк протягивал ко мне свои зеленые руки, а деревья словно источали нежность. Но я заспешил прочь, атакованный целой армией мух, которые повели партизанскую войну вокруг моей головы, пока я не продрался сквозь кусты черного рододендрона в саду, где они наконец покинули меня, унюхав, без сомнения, запах, исходивший из горшочков Ребекки с уксусом и сахаром.
Приземистый
В столовой никого не было. Зато я слышал стрекот швейной машинки из маленького кабинета — звук, напоминавший жужжание большого насекомого, то громкий, то затихающий. Потом — перезвон четырех-пяти ключей — это кто-то трогал клавиши пианино в соседней комнате. И снова странные звуки, будто большая лягушка прыгала туда-сюда.
«Должно быть, мама вытирает пыль в гостиной», — подумал я.
Необычный звук старого пианино поразил меня. Аккорды звучали тонко и дребезжаще, как голос старой женщины. Возраст придал желтизну зубам маминого маленького пианино и сморщил его кожу.
Бедная старая рухлядь! Когда пальчики Летти скачут по клавиатуре, оно способно издавать только стоны.
Сейчас, однако, маленькое старенькое пианино вдруг разразилось викторианской мелодией. Я удивился: кто же это играет? И вспомнил почему-то маленькую женщину с вьющимися волосами. Мотив пробудил во мне старые чувства, но я не мог вспомнить черты ее лица — память подводила меня, и пока я думал, вошла Ребекка, чтобы снять скатерть со стола.
— Кто это играет, Бекки? — спросил я.
— Твоя мама, Сирил.
— Но она же не играет. Я думал, она не умеет.
— Ах, — ответила Ребекка. — Ты совсем забыл, как она раньше играла и пела для тебя. Ты тогда был совсем маленький, а у нее волосы вились и напоминали коричневый шелк. Неужели ты не помнишь, как она играла и пела, пока не появилась Летти и пока твой отец…
Ребекка осеклась на полуслове, повернулась и вышла из комнаты. Я подошел к двери и заглянул в гостиную. Мама сидела перед маленьким рассохшимся пианино. Ее пальцы порхали по клавишам, она улыбалась. В этот момент в комнату влетела Летти, обхватила руками маму за шею, поцеловала и сказала:
— О Боже, а я-то думаю, кто же это играет на пианино! О наша маленькая мама, мы даже не знали, что ты умеешь так играть!
— Ничего-то я не умею, — ответила мама, смущенно улыбаясь. — Просто захотелось вспомнить старый мотив. Я учила его, когда еще была молодой, именно на этом пианино. А теперь оно рассохлось, потрескалось…
— Поиграй еще, пожалуйста! Поиграй. Звучит так красиво. Как звон хрусталя. Играй же, дорогая, — просила Летти.
— Не-ет, — сказала мама. — От прикосновения к старым клавишам я становлюсь чересчур сентиментальной, чувствительной. Разве вам хотелось бы видеть, как я проливаю слезы по доброму старому времени!
— Старому времени! — возмутилась Летти, целуя ее снова. — Ты у нас еще очень молодая. Ты молода настолько, что можешь влюбиться. Расскажи нам об этом, мама.
— О чем, детка?
— О том времени, когда ты любила играть на пианино.
— Я играла тогда, когда мои пальцы не были такими неуклюжими, как сейчас, в мои пятьдесят лет. — В эту минуту она заметила меня. — Где ты был, Сирил, почему не обедал с нами?
— Ходил на мельницу Стрели-Милл, — сказал я.
— Ну, разумеется, — холодно отозвалась мама.
— Почему «разумеется»? — поинтересовался я.
— И, небось, ушел сразу же, как только Эмили отправилась в школу? — невинно осведомилась Летти.
— Да, — подтвердил я.
Их гнев я моментально ощутил на себе. Подавив раздражение, я сказал:
— Могли же меня пригласить пообедать.
Мама предпочла не отвечать.
— А что, у толстого Джорджа появилась девушка? — поинтересовалась Летти.
— Нет, — ответил я. — Думаю, он еще не скоро дорастет до этого. Да и где найти ему подходящую половину в этом мире?
— Не знаю, что хорошего ты нашел в этой семейке, все время только там и пропадаешь, — сухо заметила мама.
— Ну, не сердись ма, — попросил я. — Ты же знаешь, они мне нравятся.
— Не они, а она тебе нравится, — саркастически заявила мама. — Что же касается его, то это еще форменный щенок неотесанный. Да и чего ожидать, когда родная мать так избаловала его. Он такой же испорченный, как и она. Хотя я полагаю, ты не оставил своих надежд окультурить его. — Мама фыркнула.
— Впрочем, он довольно симпатичный, — сказала Летти с улыбкой.
— Уж ты-то могла бы сделать из него человека, я уверен, — сказал я, иронически поклонившись ей.
— А мне это неинтересно, — парировала она с сарказмом.
Летти тряхнула головой, и ее красивые волосы, свободные от шпилек, полыхнули на солнце золотым светом.
— Какое платье мне надеть, мама? — спросила она.
— Нет, не спрашивай меня, — ответила мама.
— Думаю, лучше всего подойдет гелиотроп. Хотя на таком солнце оно может скоро выцвести, — произнесла Летти задумчиво.
Высокая, ростом почти шесть футов, она была хорошо сложена. Особенно украшали ее золотистые волосы с каштановым отливом, гармонировавшие с ясными глазами и тонкими бровями. Не портил лица и не совсем правильный нос. Зато руки ее — просто загляденье.
— Куда это ты собралась? — поинтересовался я.
Она не ответила.
— Конечно, к Темпестам! — уверенно уточнил я.
Она не ответила.
— Вот уж действительно непонятно, что ты нашла в нем, — продолжал я.
— Куда тебе! — фыркнула Летти. — Право, он ничем не хуже других. Только и всего.