Белый сайгак
Шрифт:
— Спасибо, сынок. Я последнее время избегаю шумные места. Меня даже нелюдимым стали звать.
— Я прошу тебя.
— А насчет Бийке, сынок, ты еще подумай. Хорошая девушка, жалеть не будешь. Садись за руль, привыкай к машине.
— Куда поедем?
— Сначала держи на юг, поездим около Кумлы, а оттуда по речушке поднимемся на север.
Батый, довольный тем, что все так мирно и по-доброму обошлось со стариком (он боялся, что нанесет старику великую обиду и будет жалеть об этом всю жизнь, потому в отделе кадров в столице и попросился на другой участок), сел за баранку и плавно вывел машину на дорогу. Вскоре началась степь, огромная, пахнущая полынью. Мухарбий тихонько запел, и Батый подтянул ему. Еще минуту назад у них и в мыслях не было, чтобы петь. Но вот окружила их степь, и сразу же родилась песня, такая же печальная, такая же горьковатая, но и сладостная, как аромат вечерней полынной степи.
Ах ты, степь, ты степь, степь пустынная, степь ногайская, степь полынная. Обделили тебя, степь, счастьем-радостью, горьким ветром обдаешь ты нас за версту. Ты защитница наша первая, ты печали моей подруга верная. Нелегко с тобой жить до скончания лет, а без горькой без тебя вовсе жизни нот. Ты кормилица наша первая, ты печали моей подруга верная.ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Жена Уразбая, та самая, про которую говорили в молодости, что она жгучая кумычка, приготовила праздничный ужин. Пока еще не было никакого разговора о гостях, но на всякий случай надо быть наготове. Могут нагрянуть родственники жениха. Ведь жених, сын Эсманбета, уже приехал. Готовя ужин, Бажу — так звали жену Уразбая — бубнила себе под нос:
— Я думала, он парень с головой, останется жить и работать в городе, может быть, даже в самой Махачкале, получит там квартиру, а дочь мою Бийке устроит учиться в университет, я буду ездить к дочери в город… То-то жизнь бы пошла. А он, говорят, вернулся навсегда сюда, в степь. Ах, глупец, глупец!..
Так ругала Бажу незадачливого жениха, собирая ужин, и все дышало миром в доме Уразбая, ничто не предвещало несчастья.
И на бахче сегодня бригада Уразбая потрудилась на славу. Сорок семь машин великолепных терекли-мектебских арбузов нового урожая отправили они по разным городам республики, а если собрать и оставшийся урожай, то в этом году дохода будет в три раза больше, чем в прошлом. Любо было смотреть на сочные, красные, сладкие арбузы, недаром расщедрился сегодня бригадир, всем разрешил взять с собой столько арбузов, кто сколько унесет. Чтобы полакомиться после ужина, Уразбай положил арбузы во дворе, под кран с холодной водой.
— Эй, Бажу! — Только в добром расположении духа Уразбай называл жену по имени. — Бажу, я тебе говорю!
— Что?
— Готово у тебя там? На такой случай достань из холодильника бутылочку коньяку.
— Зачем? Ты же не пьешь.
— А чтоб, если кто зайдет, увидели, как мы живем. А мне принеси вина.
— Иди, все готово, и дочь зови ужинать.
— Иду. Эй, Бийке. — Уразбай поднялся по лестнице и постучался в комнату дочери. — Бийке! Ужинать! — Отец открыл дверь в комнату дочери и смутился. Дочь собиралась куда-то, укладывала свой небольшой чемодан. Отец ничего не сказал, прикрыл дверь и пошел в ту комнату, где был накрыт стол. Будто про себя, вытирая руки полотенцем и хихикнув, сказал: — А дочка-то наша торопится вылететь из гнезда.
— Что она делает?
— Складывает вещи в чемодан.
— На ночь-то глядя! И утром можно было это сделать. — Что-то обеспокоило Бажу в поведении дочери. — Не пойму я ее, молчит, глаза красные, у двери послушаю — всхлипывает!
— Ты, когда выходила замуж, разве смеялась?
— Так ведь я за тебя выходила! Какой тут смех…
— Разве ты жалеешь, что вышла за меня?
— Не задавай глупых вопросов, садись и ешь.
— Ну вот и все, — сказала Бийке, выйдя из своей комнаты. — Вот и все!
— Не реви. Успеешь еще нарыдаться у мужа! — прикрикнула мать. — Поешь с нами.
— Я есть не хочу.
— Это почему же ты не хочешь есть?
— Я вам сказать хочу… Хочу, чтобы вы поняли меня.
— Мы слушаем тебя, доченька. — Уразбай отложил ложку и хлеб. Что-то непонятное творилось с дочерью, она вся будто горела и задыхалась.
— Так вот… Я встретилась с Батыем… — Бийке не знала, с чего начать и как объяснить им все.
— Ну что же. Допустим, до свадьбы не полагается по обычаю. Ну, встретилась. А дальше?
— Свадьбы не будет…
— Он тебе сказал?
— Да, он сказал, что мы не знали до сих пор друг друга, значит, не можем и любить, а без любви какая же может быть свадьба.
— Ты не выдумываешь, доченька? Это же позор! — Возмущенный Уразбай встал, ударил себя по голове. — Нет, такого я не стерплю!
— Говорила я тебе, не стоит с этим торопиться, говорила… — накинулась на мужа не менее оскорбленная Бажу.
— Я пойду и сейчас же все выясню. Мужчина я или нет? Я, кто? Или этот Эсманбет думает, если у него сундук набит больше, чем у меня, он думает, что может оскорблять меня, позорить перед всем аулом?.. Проклятый род! — Уразбай быстро стал собираться, покосился на висевший на стене старый кинжал — выглядывал ржавый кончик лезвия из худых ножен.
— Отец, прошу тебя, не торопись, я не все еще сказала.
— Что же еще можно сказать?
— Это я сама ему сказала, что не люблю его.
— Ничего не понимаю, — развел руками отец и подошел к дочери. — Ты сказала?
— Да. Но какое имеет значение, отец, кто сказал, он или я? Свадьбы не будет!
— Ты что, рехнулась?
— Нет. Просто я люблю другого человека.
— Что?
— Доченька, — подошла к пей мать, — ты не в своем уме, ты больна, успокойся.
— Я не больна.
— Правда же, доченька, ты это выдумала, правда же? — успокаивала Бажу и отца и дочь одновременно. Она-то знала, каким бывает во гневе Уразбай. — Нет у тебя никого, чтоб ты могла его полюбить…
— Я люблю другого, как вы не хотите понять? У меня будет от него ребенок.
— Встань, я тебе говорю! — закричал отец. Он схватил дочь и стал лупцевать плетью.
— Мама, мамочка!
Уразбай был в бешенстве, он ничего не понимал и не слышал. Он бил дочь до тех нор, пока не вспотел, тогда он опустился на стул и отпил воды из кумгана.