Белый сайгак
Шрифт:
Правда, прошлой весной у чабанского костра за блюдом хинкалов почтенный ногаец по имени Аджигельды из Кунбатора рассказывал, что одни из его дальних родственников, заблудившись в степи, видел будто бы в закатных лучах табун диких лошадей и пыль, поднятую этим табуном. В правдивость слов он поклялся реденькой своей бородой, после чего человеку нельзя не верить. Но, с другой стороны, могло померещиться усталому, изможденному путнику, потерявшему надежду добраться до людского пристанища. Иногда человек увидит именно то, что ему страстно хотелось бы видеть. К тому же любят жители стеней, ведущие самую обычную, слишком даже обычную жизнь, рассказы о необычном, любят удивить собеседника и сами при этом не меньше удивляются своему же рассказу.
Ногайцы — малый, но гордый народ. Еще говорят про них, что добродушные и веселые. А почему бы им злиться? Вино у них есть свое, о мясе не надо и говорить: тысячные отары пасутся в степи. Много ли вообще надо доброму человеку, чтобы находиться в хорошем расположении духа, или, как говорят ногайцы, так стоять на земле, чтобы тень завидовала хозяину?
А если с похмелья, то нет ничего лучше большой пиалы ногайского чая с молоком, с перцем, с топленым маслом. Какой аромат, какой вкус! Сразу оживает человек, сразу возвращается к нему хорошее настроение. Да если к этому чаю еще хрустящий чурек или хотя бы поджаристый край от хлеба, испеченного в сельской пекарне на поду, а не в форме. Почему бы не поверить, что кто пьет ногайский чай, тот застрахован от многих болезней, почему бы и нет? Ведь в этой спрессованной плитке чая такое разнообразие трав, такой букет, такой аромат, что даже самый бесчувственный не останется равнодушным. И станет пить его с превеликим желанием.
Две пиалы этого чая с удовольствием выпил сегодня Мухарбий. Чай приготовила ему его старушка Кадрия, что означает «судьба», или, точнее, «предначертание». Кадрия — учительница в сельской начальной школе, десятки лет учит детей родному ногайскому языку. Не знаю, судьба ли это, но своих детей у них нет. Мухарбий давно перестал упрекать жену, да и неизвестно, ее ли это вина. Милая, добрая Кадрия всю свою материнскую ласку и любовь отдает детям в школе, чужим детям, но только можно ли называть их чужими? Они для нее ближе родных. Иначе чем же объяснить, что если кого из детей обидят родители, то дети бегут к Кадрии, ищут ее защиты. А если у кого дома приготовят вкусную еду, то обязательно пригласят учительницу или отнесут ей лучший кусок. Да вот и сейчас прибежала девочка, самая младшая дочь Эсманбета, и принесла целый пирог, от которого идет еще пар. Кадрия поблагодарила девочку, дала ей два апельсина, а пирог поставила перед мужем.
— Ешь, вкусный, наверное.
— Откуда знаешь, сама-то попробовала?
— По запаху.
— Кто принес?
— Младшая дочь Эсманбета.
— Убери, выбрось! Не хочу видеть этого пирога!
— Что с тобой, муж мой, ты вчера вернулся, ни слова мне не сказал? «Постели постель, спать хочу» — вот и все. А я ведь не чужая тебе. Вот уже сорок лет я твоя жена.
— Я сказал, что все в порядке. И прошу, больше от чужих ничего не принимай!
— Хорошо, не буду. Но ребенок-то тут при чем? Да и Эсманбет был твоим другом.
— Был, и все, больше нет! Не хочу слышать его имени в моем доме.
— Это не мое ли имя ты не хочешь слышать? — раздался густой, как бы медный голос человека, входящего в дом с веранды.
Сам Эсманбет. Среднего роста, полноватый, но не так, чтобы это бросалось в глаза и наводило на мысли о невоздержанности и распущенности. Лицо приветливое. Многие ногайцы теперь по каким-то причинам утрачивают свои характерные черты. Лица становятся менее плоскими, головы менее крупными. Даже и в песнях ногайцы не воспевают больше широкие скулы и плоские носы. Отчего происходит такая перемена в целом антропологическом типе, неизвестно. Может быть, от свободного и повседневного общения с другими народами? Может быть, окружающая среда накладывает на людей свою печать? Говорят, что у француза, например, живущего в Японии, могут появиться дети с узковатыми глазами, разрезанными по-азиатски, если даже жена у этого француза настоящая парижанка. Пути влияния тут неизвестны, не установлены. Так или иначе у Эсманбета, входящего с веранды в комнату, было приветливое и больше европейское, нежели чисто ногайское, лицо.
— Это не мое ли имя ты не хочешь слышать? — улыбаясь, повторил Эсманбет.
— Да, твое имя!
— Не надо, сосед, не надо. Хватит того, что ты расправился по дороге с моими кунаками. Клянусь, ты молодец, ну и разделал же ты их!
— Жалко, что не тебя.
— А я решил отметить твой приезд. Соседка Кадрия, будь мила, там, за дверью, я оставил бутыль с вином в плетенке, неси ее сюда. Дочка моя прибежала к вам с пирогом. Сама не дотронулась до пирога, пока не отнесла вам лучший кусок.
— Славные у тебя дочери, Эсманбет! — похвалила учительница.
— А сын мой разве плох?
— И сын хороший. В этом году, я слышала, он закапчивает институт.
— Да, вернется мой сын и будет Мухарбию на пятки наступать. Но ничего, не беда, на земле всем хватит места. Вернется мой сын, я его сразу женю.
— В добрый час, а кто же невеста?
— Есть на примете одна красавица. Мой сын достоин ее любви. Да вы знаете ее, она и ваша родственница, Бийке — дочь Уразбая. Так что сроднимся…
— Бийке? Она очень хороша.
— Ты думаешь, я буду пить с тобой вино? — возмутился Мухарбий, глядя непрошеному гостю прямо в глаза.
— Обязательно, дорогой Мухарбий, обязательно. Яда я в вино не добавлял.
— От тебя и этого можно ожидать.
— Ты опять о своем! Неужели ты все еще думаешь, что это я подсунул тебе ту рыбу?
— А кто же?
— Жить по соседству и дуться друг на друга двум мужчинам не к лицу. Смягчи свою душу. Я же первый к тебе пришел. Если бы я зла хотел, зачем бы я пришел? Правильно я говорю, учительница Кадрия?
— Правильно, правильно. А то вернулся он вчера, слова доброго не сказал.
— Не годится, сосед. За твое здоровье! В молодости у меня потел лоб, а в старости все потеет затылок. Почему бы это?
— Совести в тебе мало, — разъяснил Мухарбий. — Раньше была она в тебе на видном месте, а теперь вся в затылок ушла.
— Ты, говорят, грозился убить меня?
— Грозился.
— Вот я и пришел, чтобы ты не утруждал себя поисками. Только скажи сперва, в чем моя вина.
— Преступление, точнее говоря…
— Ну, допустим. Я слушаю. Только, прошу тебя, выпей. Я пришел поговорить как мужчина с мужчиной.
— Хорошо, выпью.
— Так бы давно. Я слушаю.
— Ты хочешь знать правду? Вот тебе моя правда. Сколько раз я ловил тебя на охоте с сайгаками? Сколько раз с рыбой? Каждый раз давал тебе добрые советы…
— Если ты хочешь их повторить, то не надо, я их все знаю наизусть.
— Ты враг нашей степи, ты враг наших детей…
— Но у тебя-то детей как будто нет…
Это был, что называется, удар ниже пояса, запрещенный удар. Слова Эсманбета больно уязвили не только хозяина, но и хозяйку. Учительница нахмурилась и едва не заплакала. Ей захотелось крикнуть этому самодовольному, лоснящемуся здоровяку, что «будут, будут и у нас дети!», но не могла она этого сказать и отвернулась от гостя. Мухарбий же, хотя и вскипел от обидных слов так, что темные волны затуманили глаза, все же сдержался и продолжал разговор спокойно, с достоинством: