Белый сайгак
Шрифт:
— Ешь! Это же ягненок, пора разбираться в мясе. А сайгак будет хорош через три месяца.
В это время дверь распахнулась и вошел Уразбай.
— О, да будет приятным твой приход, Уразбай! Как ты кстати. Жена моя приготовила такую хапламу, просто грех не поделиться ею с добрым человеком.
— Мир и радость этому дому, а запах-то, запах какой! Здравствуйте, — сказал Уразбай, протягивая руку незнакомым людям. — Рад приветствовать твоих гостей, Эсманбет.
— Спасибо, Уразбай, спасибо. Учуял ты запах?
— Из тысячи запахов сумею я различить запах мяса ягненка. И для моих зубов оно лучше, Эсманбет. Если, конечно, хорошо проварила твоя жена. Как ее здоровье? Я ее встретил сейчас, но у женщины не принято спрашивать о здоровье.
— Живет, не жалуется.
— Пусть живет. Пусть все живое живет. А гости откуда будут?
— Из Махачкалы.
— Из столицы, значит. Далекий путь, очень далекий.
— Не пешком же…
— Кто теперь ходит пешком? Машин развелось больше, чем ишаков. Забастуют ишаки, помяните мои слова. Бисмиллах… — И Уразбай засучил рукава рубашки, потер руки, предвкушая удовольствие.
— Ешь, ешь, Уразбай!
— А какое дело привело вас сюда, так далеко от столицы? — спросил Уразбай, все оглядывая гостей.
— Просто так, не было никакого дела.
— Разве так бывает, чтобы без дела да в ногайские степи?
— Решили проведать нашего Эсманбета.
— Так бы и сказали. Это хорошо, когда кунак кунака не забывает и за сотни километров.
— Коньяк или вино будешь пить?
— Ничего. Разве можно такой вкус портить напитками! Кружка холодной воды — вот мое питье.
— Чтоб твой дом обновился! А воды у нас хватит. Эй, жена, кружку воды со льдом из холодильника для почтенного Уразбая!
Хозяйка дома стала между тем разносить в глубоких пиалах бульон, не забывая каждого гостя предупредить, что бульон горячий и надо быть осторожным. Гости Эсманбета уже так напились и наелись, что для них теперь, как говорится, никакой ветер не страшен.
— Ну что же, спасибо хозяину и хозяйке. Говорят, после угощения гость смотрит на дверь… — первым поднялся из-за стола Сурхай.
— Спасибо и вам, что проведали нас! — пожимая руки, говорил Эсманбет. — А ты, Идрис, дорогу в мой дом теперь знаешь, буду рад видеть тебя.
— Благодарю, Эсманбет.
— Сансизбай с машиной останется здесь.
— Лучше, если б он довез нас хотя бы до Кизляра.
— Можно и так.
— Ну что же, Эсманбет, договорились, в сентябре будет товар?
— Хорошо, хорошо… — неохотно подтвердил Эсманбет.
— Не меньше полсотни. А за нами дело не станет.
— Да, да, конечно, понятно… — торопливо, будто боясь, что гости во хмелю наболтают лишнего, проговорил Эсманбет.
«Значит, не без дела эти гости притащились издалека. Что же это за товар, которого не меньше полсотни? — думал про себя Уразбай. — Что это? Овцы или рогатый скот? Да ну их к шайтану, зачем мне-то голову ломать? И спрашивать не буду, какое мне дело?»
Эсманбет пошел провожать гостей. Они ему сегодня были некстати после вчерашнего. Все знали, какое наказание получил Эсманбет. За столом об этом и словом не обмолвились. Но, как только Эсманбет вернулся, проводив гостей, Уразбай вдруг загадочно заговорил:
— Знаешь, Эсманбет, что такое совесть? Один мудрый человек мне сказал, что совесть — это голос, который говорит в тебе, что не надо было делать того, что ты только что сделал.
— О чем ты, Уразбай, я не пойму? — растерялся Эсманбет.
— Просто вспомнил слова доброго человека. Не смею даже сомневаться, что дом твой чист и совесть тебя не мучает.
— Странно ты говоришь, старик. Не беспокойся, твоей дочери не будет стыдно в этом доме.
— Она у меня единственная.
— И потому, говорят, избалованная?
— На то, что говорят, ты положи камень, уважаемый. Говорить могут всё. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.
— И все-таки береги дочь свою, Уразбай. Ее имя теперь связано с именем моего сына. Пусть лишний раз не показывается людям…
— Она у меня и так скрытная.
— Пусть бережет свою честь.
— Ты позвал меня, чтоб сказать это? Да, если ты хочешь знать, Эсманбет, честь моей дочери мне дороже, чем кому другому…
— Я слышал, она позволяет себе не ночевать дома?
— У нее есть подруги.
— Все-таки есть и свой дом.
— Бийке я верю, она моя дочь.
— Я согласен с тобой. На следующий же день, как приедет мой Батый, ударим по рукам!
— А Батый знает?
— Знает, знает. Он мой сын, моя кровь. Дорог он мне, мой сын. У меня ничего не было, когда женился. А ему, сыну Батыю, я отдам все — и этот дом, и то, что в доме… А с остальной семьей перекочую в старую хибарку. Что потолок обвалился там, не беда, починим…
Расчувствовался Эсманбет, искренними были его слова. Видно было, что он на самом деле гордится своим сыном и ничего не пожалеет для его счастья.
— Не лучше ли, Эсманбет, чтоб молодые пожили в старой хибарке? Сами починили бы потолок и вставили окна, развели сад.
— Нет, нет, нет! Я хочу греться около счастья моего сына! Хочу греться, да, да. Нянчить его детей. С рождением внука, говорят, человек молодеет и становится богатым.
— Правда, я тоже не беден, Эсманбет, но у меня нет богатого сундука с приданым.
— Что ты, старик, о чем ты, милый мой Уразбай? Какой может быть разговор, мне ничего но нужно, никакого приданого… Мне бы невестку красивую, приветливую, любящую мужа своего и детей… чистую и незапятнанную.