Белый Север. 1918
Шрифт:
Пока Гуковский разъяснял такие тонкости, Чаплин из красного становился белым.
— А что насчёт Октябрьского переворота? Может, и его не было? — спросил он подозрительно спокойным голосом.
— Переворот, да… Конечно, он был, это… посягательство на насильственное изменение образа правления… — Гуковский повёл рукой, показывая, что опускает формулировку. — Словом, это статья 100-я, там только смертная казнь.
— Так за чем дело стало?
— Видите ли, переворот в столице осуществляли совсем не те лица, которые были арестованы вчера в Архангельске…
— Но эти «лица» состояли с ними в одной банде! — процедил Чаплин. — Это — соучастники!
— Понимаю ход ваших мыслей, — Гуковский, кажется, входил в азарт. — Но статья 102-я тут неприменима! Она гласит о сообществе, составившемся для учинения данного преступления — а большевики такой цели при создании не заявляли. Формально…
Хотя до изобретения слова «троллинг» оставалось почти сто лет, ничего не мешало Гуковскому с удовольствием заниматься им уже сейчас.
— Вы слепы, глупы или попросту некомпетентны!? — орал Чаплин. — Все эти революционеры сами, в своей же печати излагали свои замыслы! Это же чистосердечное признание!
— Вы правы, конкретные лица излагали свои цели и намерения. Они покушались на совершение тяжких преступлений. За это они понесут всю полноту ответственности. Но заявления частных лиц, пусть даже занимающих высокие посты, не должны переносить ответственность на рядовых членов партий!
— Вы мне бросьте это крючкотворство! — Чаплин ударил кулаком по столу. — Городская тюрьма переполнена, пленные и подозрительные лица прибывают с каждым часом, а вы тут будете буквоедство разводить? Необходимо немедленно учредить военные трибуналы для оперативного решения большевистского вопроса!
— Вы еще чрезвычайку предложите создать, — сварливо ответил Гуковский. — Не можем мы казнить людей за сам факт состояния в политической партии, как вы не понимаете? Только за конкретные преступления, доказанные в установленном порядке. И даже вступление в РКП(б) еще ни о чем не свидетельствует. Я давеча беседовал с женщиной, которая записалась в большевики, потому что по городу прошел слух, будто партийным увеличат выдачу хлеба и ситца.
— Все они — изменники и предатели Отечества! — Чаплин брызгал слюной. — Расстреливать либо отправлять на каторгу надо прямо по партийным спискам!
— А где вы намерены взять эти партийные списки? — Гуковский приподнял бровь. — Может быть, в ЦК РКП(б) запрос отправим? Потому что, знаете ли, каждый крестьянин покажет на соседа, что тот является большевиком, потому только, что между семьями существует давний спор из-за полоски земли или конского приплода.
— Нам требуется действенное решение вопросов, а не эта либеральная демагогия!
— В самом деле? А почему же вы тогда препятствуете действенному решения вопроса в случае с поручиком фон Дрейром? Это ведь вы наняли ему адвоката.
Максим попытался припомнить, о ком речь. Тот корабль, который красные затопили возле Мудьюга, пытаясь перекрыть союзникам проход… кажется, им командовал некто фон Дрейер. Максим еще удивился, почему человек аристократического, судя по фамилии, происхождения воевал на стороне большевиков.
— Да при чем тут это? — Чаплин подобрался. — Я же говорю про большевиков, а не про обманутых ими русских офицеров! Фон Дрейер ложно понял свой долг и подчинился преступному приказу. Он должен понести ответственность, его следует разжаловать, возможно, в низшие чины! Но нужно разбирательство, вероятно, он принял союзные корабли за немецкие и поэтому допустил ошибку.
— Ошибку? А я так понял, что если бы фон Дрейер точнее рассчитал место затопления ледокола, союзники не смогли бы высадиться в Архангельске, и тогда мы с вами тут бы не сидели. А про отношение к большевизму он показал на допросе…
— Вы не имели права допрашивать его без адвоката!
Гуковский закатил глаза:
— Вот видите, как только речь заходит о людях вашего круга, вы сразу вспоминаете про права, адвокатов и прочую, как вы изволили выразиться, «либеральную демагогию». А не в том ли дело, что фон Дрейер — ваш двоюродный брат?
Ясно-понятно, подход «вы не понимаете, это другое» намного старше, чем соответствующий мем…
— Вы сейчас пытаетесь меня оскорбить, — сказал Чаплин неестественно спокойно. — Ваше счастье, что вы — калека… Я говорю про суровость в борьбе с большевиками именно потому, что из-за них наши офицеры попадают в такое положение.
В комнату вошел Чайковский со стаканом чая в руке. Чаплин воззвал к нему:
— Господин Чайковский, верните в чувство вашего сотрудника! Объясните, что в борьбе с большевизмом необходимы самые решительные меры!
Чайковский поболтал ложечкой в стакане, посмотрел в окно и раздумчиво произнес:
— Знаете, в чем парадокс нашего положения, товарищи? Те, с которыми мы боремся, тоже люди, не злодеи. Исторические условия поставили их в это положение. Положение ненормальное. Хорошо, пусть борьба будет направлена на эти условия, а значит, придется бороться и с лицами. Но не думайте, что нужно этих лиц ненавидеть. Давайте не уподобляться Марату, который рисовал аристократов подлинными вампирами. Нет, это люди, в которых нашло опору зло, но в них есть и много добра. Они любят, жалеют, они умеют умирать за свои идеи, как и мы за свою. И не думайте также, что вы и ваши идеи были осуществлением добродетели. Вы тоже люди. Боритесь за свою идею, но не осмеливайтесь забывать человека в вашем враге.
Закончив речь, Чайковский благостно улыбнулся и огляделся, будто бы ожидая аплодисментов. Чаплин сжал кулаки.
— Как случилось, что это я привел к власти таких никчемных людей? — пробормотал он себе под нос, развернулся на сто восемьдесят градусов и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Максим тупо уставился в окно. Оттуда открывался вид на длинную прямую улицу, заканчивающуюся серым пустырем у границы города. Полудохлая кляча тащила перегруженную, вязнущую в грязи повозку. День едва перевалил за середину, а казалось, будто с утра прошло двое суток, не меньше.