Белый шаман
Шрифт:
— Что же ты не снимаешь керкер? — наконец спросил он. Покопавшись в блюде с мясом, он облюбовал ребрышко, протянул его Кайти. — На, ешь. У тебя всегда будет полно самого вкусного мяса. Я прикажу убивать перед твоей ярангой самых жирных оленей, если ты поймешь, что мне от тебя надо…
Кайти судорожно улыбнулась, приняла мясо, но керкер опускать до пояса, как это обычно делали все женщины в жарком пологе, тем более совсем снимать, она и не подумала.
— Сними керкер! — уже приказал Рырка, раздувая широкие ноздри. — Или хотя бы опусти его.
Кайти помедлила, нехотя опустила
— Как мне тебя понимать? — с капризным изумлением спросил он. — Или я тебе не нравлюсь?
Кайти промолчала, заливаясь густым румянцем и досадливо кусая губы.
— Скажу тебе прямо, — продолжал Рырка, еще шире раздувая ноздри, — если ты сегодня же не захочешь лечь со мной, я прогоню и тебя и Пойгина из этой яранги. А вместо мяса вы будете есть один рылькэпат.
Лицо Кайти сначала побледнело, потом стало темным от гнева.
— Что же ты молчишь? — выходил из себя Рырка. Кайти вдруг натянула на себя керкер, крепко завязала тесемки у разреза на груди и сказала:
— Пойду помогать мужу пасти твоих оленей.
Оторопевший Рырка даже рот раскрыл. Не успел он сообразить, что ответить на слова Кайти, как она вынырнула из полога. Прихватив лежавший у очага малахай, Кайти выбежала из яранги, пытаясь по шуму угадать, в какой стороне пасется оленье стадо.
Мороз обжег распарившееся в пологе лицо Кайти. Сквозь густую мглу изморози едва просвечивала луна. Спотыкаясь о вывороченные оленями комья снега, Кайти пошла на шум стада. Беспрерывно слышался сухой треск прикасающихся друг к другу оленьих рогов. Звенели на разные голоса колокольчики на шеях оленей, покрикивали пастухи. «Гок! Гок! Гок!» — послышался голос Пойгина. Кайти побежала на голос, почувствовав необычайный прилив жалости к Пойгину и к самой себе.
Споткнувшись, она упала и вдруг заплакала. Слезы тут же замерзали на лице, и она отогревала его ладонями. Снова послышался голос Пойгина: «Гок! Гок! Гок!» Кайти встала и опять побежала. Не заметила, как оказалась в самой гуще стада. Разгребая передними ногами снег, олени жадно выискивали ягель — единственную пищу в это время года. Иногда к расчищенному месту сбегалось несколько оленей, и тогда переплетались их ветвистые рога — начиналась борьба. Они поднимались на дыбы, хоркали, били копытами друг друга в грудь. Оленей было так много, что Кайти не могла разглядеть среди них Пойгина; голос его раздавался то в одной, то в другой стороне, и Кайти поняла, как быстро ему приходится бегать.
Кайти показалось, что она наконец увидела Пойгина, однако чем-то встревоженное стадо вдруг стремительно закружилось, взбивая снежную пыль, отчего мгла ночи стала еще гуще. Испуганная Кайти, присев, сжалась в комочек, опасаясь, что обезумевшие олени, мчавшиеся по кругу, могут ее раздавить. Тяжелое дыхание, хорканье оленей, сплошной перестук рогов, топот копыт казались Кайти предзнаменованием какой-то неминуемой беды. Да, жизнь ее уже никогда не обретет спокойствия, все стало зыбким и страшным, как эта нескончаемая кутерьма чем-то перепуганных, взбешенных оленей.
Наконец мало-помалу олени успокоились. Кайти все еще сидела на снегу, сжавшись в комочек, погруженная в предобморочное оцепенение. Не сразу она расслышала голос рядом стоявшего Пойгина:
— Как ты сюда попала? Что с тобой?
Кайти вздрогнула, подняла лицо, не веря своим глазам, что перед ней муж.
— Ты почему здесь? — уже догадываясь, что произошло, спросил Пойгин. — Он пришел к тебе в ярангу, да? Ты слышишь, я спрашиваю, Рырка хотел…
Пойгин не договорил.
— Да, — тихо отозвалась Кайти и заплакала. — Он сказал, что выгонит нас из яранги, не даст ни кусочка мяса, если я…
— Замолчи! — прервал жену Пойгин, поняв, что его предчувствия сбылись слишком скоро.
— Он там, в нашей яранге. Я поила его чаем, кормила мясом. Но когда он…
— Не надо! — опять прервал жену Пойгин.
— Я сказала, что иду пасти оленей.
Пойгин долго молчал, потом вдруг рассмеялся — весело и неудержимо. На душе у него и вправду было необыкновенно хорошо: у него есть Кайти, маленькое ходячее солнышко; она не просто женщина, которая варит ему пищу, шьет и сушит одежду, спит с ним под одним иниргин; она стала так дорога ему, что он ни с кем не сможет ее делить как женщину, он убьет и Кайти, и себя, и того, кто посмеет принудить ее к тому, к чему пытался сегодня принудить этот гнусный Рырка! Ни за что не склонить! Завтра же, если Рырка будет добиваться своего, они уйдут с Кайти куда глаза глядят. Ничего, что они без своего очага, зато они будут вдвоем. Слышите, олени? Они будут вдвоем! Слышите, звезды? Они будут вдвоем! Слышишь ты, гнусный Рырка? Они будут вечно вдвоем!
Встав на колени перед Кайти в снег, Пойгин прижался своим лицом к ее лицу и тихо сказал:
— Если Рырка опять будет лезть к тебе — мы уйдем. Вернемся на берег моря, поставим свою ярангу. Я буду охотиться. Я стану великим охотником! Если захочешь, мы будем жить только своей ярангой, чтобы больше рядом не было никого. Наше стойбище будет всего из одной яранги.
— А если случится беда? Если надо будет кого-нибудь позвать на помощь? — несмело спросила Кайти.
— Я позову на помощь луч солнца, свет Элькэп-енэр и дыхание моря. Это мои благосклонные духи, мои ваиргит. Я белый шаман. Мне ничего не страшно.
Теперь и Кайти почувствовала себя самым счастливым существом на свете. Еще совсем недавно, когда кружились безумно олени, она считала, что пришел конец. Однако Пойгин все перевернул, отогнал страх, вернул ее к жизни. Может ли быть кто-нибудь счастливее, чем она сейчас?
Но вот Кайти вспомнился Рырка, и она вмиг помрачнела.
— Я не пойду туда, — показала она в сторону стойбища. — Я буду пасти с тобой оленей до утра…
— Замерзнешь!
— Ничего. Я буду бегать, как ты. Отчего так перепугались олени?
Пойгин не ответил: несколько десятков оленей отбились от общего стада. «Гок! Гок! Гок!» — закричал Пойгин и побежал в гору наперерез оленям.
На второй день Рырка пришел в ярангу, когда Пойгин был у очага. Встав перед костром, он высокомерно посмотрел на Кайти, потом перевел невозмутимый взгляд на Пойгина. Встретившись с его твердым и чуть насмешливым взглядом, он насупился, присел на шкуру у костра, вытащил из-за ременного пояса тиуйгин — несколько раз ударил по рукавам роскошной кухлянки, сшитой из шкур белоснежного оленя, отороченной мехом огненной лисицы.