Белый шаман
Шрифт:
— Ну что, подыхаешь от собственной жадности? — спросил он, присаживаясь на корточки и заглядывая зверю в глаза.
Росомаха нашла в себе силы сделать бросок, и Пойгин едва отскочил, испытав острое чувство страха. И это разъярило его: ведь он потому так упорно и преследовал вонючую, чтобы победить в себе страх, и не только перед ней, а и перед теми, кого отождествлял в своем воображении с нею. Пойгин едва не разрядил в росомаху винчестер, но успокоил себя, подумав: «Выходит, что я хочу убить ее от страха».
Зверь рычал, с трудом двигаясь вспять, стараясь упрятаться за выступом скалы; Пойгин перебежал росомахе дорогу, заставив вернуться на прежнее место.
—
Росомаха упрятала голову в передние лапы, выставив горб. И только время от времени чуть поднимала морду, злобно глядя на преследователя; в глазах ее бродили таинственные сумрачные огоньки, выдавая в ней нечистое существо: не зря ивмэнтуны выбрали своей покровительницей вонючую!
— Ты думаешь, я тебя боюсь? Ну, ну, прикинься Рыркой и Эттыкаем, я тебе объясню, что я о них думаю… и боюсь ли я их. Нет, я их не боюсь! Ну, ну, замри и послушай до конца мои говорения. Ты сожрала барана, который, наверное, в пять раз тебя тяжелее, и не можешь теперь убежать от меня. Вот так бывает… существо, жадно пожирающее другие существа, случается, сжирает собственную силу. Вапыскат почти уже сожрал себя собственной злобой, он объелся страхом людей, как ты вот этим бараном. Я могу всадить пулю в твою голову или воткнуть нож в сердце, но мне достаточно, что ты обмерла передо мной от страха. Я оставлю тебе жизнь. И теперь само мироздание видит, что скверное существо, испускающее вонь и злобу, беспомощно распростерто на камнях передо мной, отомстившим не только тебе, но и тем, кого вижу в тебе. Отомстившим не пулей, а совестью… Вот какие мои говорения. Я не могу стрелять в тебя вот в такую, неподвижную. Я убью тебя в другой раз, уже просто как охотник, которому нужна твоя шкура на опушку малахая и на ворот кухлянки. Да, я убью тебя просто как зверя в другой раз, а теперь я еще и еще раз убиваю свой страх перед теми, кого в тебе вижу. Я убиваю их зло своей совестью…
Росомаха тяжело подняла голову, залаяла.
— Не нарушай тишину, когда меня слушает само мироздание! Где-то в его бесконечных пространствах движется по своему звездному кочевому пути в наш мир главное светило — солнце. Оно близко. Совсем уже близко. Лучи его освещают меня изнутри. Я веду свои говорения не для того, чтобы задобрить тебя, вонючая, а чтобы почувствовали те, кто на тебя похож, непроходящее беспокойство. Если они спят, то пусть им в это мгновение видятся сны с тяжким предвестием, что их уже не спасают своим покровительством скверные существа, подобные ивмэнтунам. Я обессилил эти существа, как и тебя, вонючая. Я выразил все. Теперь я не жалею, что потратил столько времени, преследуя тебя, гнусную покровительницу скверных существ…
Какое-то время он еще смотрел на росомаху, уже отстраненным взглядом, будто был теперь не рядом с ней, а с теми, кого угадывал в ней, смотрел с огромной высоты своего превосходства, и лицо его было торжественно спокойным. И больше не сказав ни слова, ибо каждое из них теперь было бы лишенным силой говорения, он ушел, не оглядываясь на росомаху; и так, наверное, и спустился бы вниз с проясненным чувством человека, сумевшего привести свою душу в соответствие со спокойствием и порядком самого мироздания, если бы не случилось неожиданное…
Прогремел выстрел, прокатившись гулким эхом в ущельях гор, и пуля выщербила камень у самой головы Пойгина. Он в два прыжка оказался за спиной молчаливого великана, принявшего в себя пулю. Но спокойствие, возникшее у него там, возле росомахи, когда он совершал свои говорения, вернулось к нему; равновесие, на миг нарушенное выстрелом, восстановилось. Странно, он словно ждал этого выстрела и нисколько не удивился, что он прозвучал. По тихим, вкрадчивым шагам Пойгин различил, по какой тропе идет человек, стрелявший сверху. Э, у него один путь — пройти мимо поверженного молчаливого великана, или он в противном случае должен вернуться вон к тому согбенному старцу.
За несколько суток, проведенных в преследовании росомахи, Пойгин запомнил здесь каждый камень, жители каменных стойбищ теперь были его друзьями и верными покровителями. По звукам вкрадчивых шагов нетрудно было понять, что злой человек идет к поверженному великану. Что ж, теперь Пойгин знает, как очутиться за спиной у врага. Кто этот невидимый злой человек? Или росомаха сумела превратиться в одного из тех, кого он видел в ней? Даже если бы случилось такое — Пойгин не дрогнул бы: в душу его вселилось спокойствие самого мироздания. Хладнокровие Пойгина вступало в поединок с неуравновешенностью того, кто выстрелил, целясь ему в голову: видно, слишком дрожали у него руки, если он промахнулся. Мечется тот, неизвестный, в стойбище каменных великанов, наверное, чувствует, что он здесь чужой. Зато Пойгин здесь свой. Внимательно наблюдают молчаливые великаны за поединком: они все видят и все понимают; они просто не могут пошевелиться, иначе любой из них прикрыл бы собою Пойгина и обрушился преградой у ног того, кто пришел сюда со зловредными намерениями. Впрочем, один из молчаливых великанов рухнул, быть может, еще тысячу лет назад, словно бы именно затем, чтобы преградить путь человеку, пришедшему сюда по воле злого начала. Пойгин знает, что чуть левее есть в этом камне трещины, в них свободно входит нога. Если не увидишь эти трещины — уткнешься в каменную глыбу, не зная, как через нее перебраться, и тогда все — ты в ловушке. Да, возможно, что тот, кто стрелял, сейчас попадет в эту ловушку. Кто он? Ага, вот его спина. Шарит злой человек свободной рукой по камню, ищет трещины, а в другой руке винчестер.
Аляек! Да, это именно он, брат черного шамана и вонючей росомахи. Не зря у него не только опушка, но и весь малахай из шкуры росомахи. Пойгин поднял камушек, бросил немного левее Аляека. Тот смятенно повернулся в ту сторону, куда упал камушек, вскинул винчестер, прицелился. Хорошо, пусть именно туда и целится. Ишь как напрягся, готовый выстрелить в любое мгновение. Вскинул и Пойгин свой винчестер. Можно всадить пулю прямо в приклад винчестера Аляека, только бы не поранить его самого — пока не надо крови…
И выстрелил Пойгин, вышибая винчестер из рук Аляека. Тот повернулся на выстрел, в глазах его был ужас. Как ненавидел Пойгин эти глаза, всегда в обычное время сонно полуприкрытые, будто этот человек никогда не высыпался. Затекла сине-багровым синяком его щека: зашиб приклад винчестера, в который угодила пуля Пойгина. Винчестер с выщербленным прикладом ударился о камень, отлетел в сторону. Пойгин какое-то время разглядывал оглушенного Аляека с насмешливой задумчивостью, наконец сказал с дерзким великодушием:
— Разрешаю закурить трубку. Но едва шагнешь к винчестеру — убью!
Аляек провел рукой по зашибленному лицу, потрогал языком зубы, сплюнул, окрасив снег кровью.
— Ты мне выбил зубы, — прохрипел он, — вся правая сторона шатается…
— Это неплохо, когда росомаха теряет зубы. Как вышло, что ты промахнулся?
— Я стрелял не в тебя.
— В кого же?
— Почудилась росомаха.
Аляек бросал короткие взгляды на винчестер, который мог в любое время соскользнуть вниз, в ущелье.