Белый Шанхай
Шрифт:
Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.
Известковая пыль поднималась в воздух и заслоняла солнце. Вскоре лица и одежда рабочих покрылись тонким белым налетом – будто их вываляли в муке. Бледные фигуры двигались, как призраки, в клубах дыма и испарений: махали крючьями, перетаскивали стопки шкур и волокли тяжёлые баки с красителями.
Китайцы
– Вот теперь ты стал настоящим белым человеком!
– На себя посмотрите! – огрызался он.
Вечером, когда все собрались перед кассой, к распахнутым воротам подкатил сверкающий лаком автомобиль, из которого вышла молодая, высокая, чуть сутулая дама с продолговатым узким лицом и светло-карими миндалевидными глазами. Она была наряжена в маленькую французскую беретку, мужские ботинки с замшевым верхом и дорогой клетчатый костюм, который ей совершенно не шел.
Запах гнилья настолько ошеломил её, что она спала с лица. Рабочие загоготали.
– Тут кто-нибудь говорит по-английски? – громко спросила дама.
Ей не ответили. Китайцы смотрели на нее как на глупую курицу, которая сама попросилась в суп: тут ненавидели богатых иностранцев.
– Я журналистка, – представилась дама, поправляя выбившийся из-под беретки русый локон. – Я работаю в газете «Ежедневные новости Северного Китая», и мне надо написать статью о детях, работающих на вашем заводе.
Клим молча разглядывал ее: журналистка, надо же… Оказывается, такая профессия ещё существует.
Он показал ей на стайку чумазых мальчишек, сидевших у забора:
– Вон ваши герои.
– О, спасибо! – обрадовалась она. – Вы не могли бы…
Подбежавший хозяин перебил её.
– Кто вас сюда пустил?! – заорал он, мешая английские и китайские слова. – Езжайте в свою концессию и там вынюхивайте, что вам надо! А тут наша территория!
– Правильно! – загалдели рабочие. – Пошла вон!
Дама попятилась:
– Но я хотела…
– Убирайтесь отсюда!
Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.
Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом – за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…
Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни, и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.
Сидя на крылечках, старики играли в маджонг – азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и, если ребёнку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.
От усталости у Клима
Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.
– Садитесь, я подвезу вас, – сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.
Клим в изумлении смотрел на нее.
– Я вам всю машину измажу, – начал он, но дама отмахнулась:
– Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?
Клим представился.
– Значит, я правильно угадала, что вы русский! – просияла дама. – Вам куда?
– Во Французскую концессию.
– Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.
Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад; да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец «бьюик» с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!
Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки – каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребёнок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.
Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком – мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время – минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения – минус двадцать центов, громко плачешь – минус доллар.
Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом «Защитим детей».
– Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, – сказал Клим. – Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в тёмных, затравленных и жестокосердных взрослых.
– Как же вы там работаете? – спросила потрясенная Эдна.
Клим пожал плечами:
– Как и все.
Шофер подвез его до авеню Жоффр.
– Мне ещё надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, – сказала Эдна. – Хотите поехать со мной?
Клим покачал головой.
– Миссис Бернар, я работаю с шести утра.
– Я буду платить вам! Сколько вы хотите? Пять долларов? Десять?
Для Клима пять долларов были недельным заработком, а для Эдны – мелочью, о которой даже не стоило думать. Она выдала ему аванс, и они договорились встретиться завтра в девять утра на том же месте.