Белый Волк
Шрифт:
Франки заколебались было, но у Рагнара Лотброка была такая репутация, что ослушаться его парни не рискнули.
Конунг навис над послом короля Пипина и рявкнул совсем уж по-медвежьи, показав на меня пальцем:
— Кто этот человек?
По-франкски, кстати, рявкнул. Вот, значит, как. А прикидывался, что без толмача не разумеет. Ой, непрост Рагнар-конунг! Ой, непрост!
Графеныш стоял, покачиваясь, напротив меня и пытался навести резкость.
Получалось у него плохо.
Тогда Рагнар сгреб паренька за волосы и пододвинул личиком ко мне вплотную.
— Кто это? Говори!
Взгляд
— Жофруа! — воскликнул он. — А почему ты голый?
Он был искренен. Я на него не обижался.
— Я не Жофруа, — произнес я мягко. — Ты обознался, малыш.
— А-а-а! — радостно воскликнул Жерар, взмахнул рукой, зацепив мою щеку перстнем, потерял равновесие и ухватился за мое плечо. Хотя он всё равно не упал бы: Рагнар так и не отпустил его патлы. — Я знаю, почему ты не признаешься! Не хочешь возвращать моего сокола! Я так и знал, что ты отыскал его, когда он улетел! А соврал, что не нашел! За это я буду биться с тобой… на ристалище! Вот!
— Толмач! — гаркнул конунг. — Что он говорит?
Переводчик тут же подскочил и принялся за дело.
— Что за сокол? — заинтересовался Рагнар.
Этот интерес не имел ничего общего с нашим нынешним делом. Здесь соколиная охота — как футбол в наше время. Фанаты готовы были болтать о хищных птичках даже у смертного одра. А то и на самом одре. Конунг Рагнар был ярым фанатом этого дела. И не любителем — профессионалом высшего класса.
Жерар начал рассказывать. В подробностях. Рагнару было очень интересно. Забыв обо мне, они с удовольствием общались. Франк так воодушевился, что даже немного протрезвел.
Я перестал слушать, поскольку все равно ничего не понимал.
Но слушали другие.
— Он сказал: «Лошадь осеклась на жнивье»? — внезапно перебил беседу фанатов Ивар.
— Да, — подтвердил толмач. — Так и есть.
— Спроси его, когда это было?
Толмач спросил. С опаской. Косясь на недовольного вмешательством Рагнара.
Жерар ответил.
Выяснилось, что дело было осенью. В септембре. В сентябре, то есть.
— Всё! — решительно объявил Ивар. — Я снимаю все обвинения с этого человека. Развяжите его!
— Это почему? — Рагнар уставил на сына маленькие медвежьи глазки.
— Потому что у меня нет оснований не доверять нашему брату Хрёреку, а он сказал, что Ульф Черноголовый с ранней осени — в его хирде. А это значит, что наш друг Ульф не может быть франком, потому что, когда этот сынок франкского ярла (кивок на Жерара) бил цапель с упомянутым им франком Жофруа, Ульф Черноголовый уже был в хирде Хрёрека-ярла.
Рагнар насупил брови, потом медленно кивнул, соглашаясь.
— Прости, хускарл, — жизнерадостно сказал Бескостный. — Прости, что заподозрил в тебе лазутчика! Рад, что ошибся!
— А уж я как рад! — пробормотал я, разминая затекшие кисти. — И неплохо бы узнать, где моя одежда!
Глава сороковая,
в которой идея духа-покровителя героя приобретает материальное воплощение
Так всё и закончилось. Графеныш, протрезвев, приходил ко мне извиняться. Заколку для плаща подарил. Сказал, что я поразительно похож на
Я его простил. С кем не бывает. Я, пожалуй, был даже рад тому, что произошло. Потому что понял кое-что важное. О себе. Но не просите объяснить, что. Такое словами не объясняется.
Заколку я подарил Гудрун. Мне украшения по барабану, а ей — приятно. Потом мы с ней съездили ко мне, где я торжественно сообщил Хавчику, что в случае моей смерти мое маленькое поместье перейдет в собственность семьи моего побратима Свартхёвди, но самому Хавчику выделяется доля и даруется свобода.
Хавчик ответил, что в гробу он видел эту свободу, а вместо глупых слов я бы лучше подумал, как из вика пару франкских лошадок привезти. Хорошие у франков лошадки…
По тому, как благосклонно отреагировала на реплику Гудрун, я понял, что они с Хавчиком неплохо сработаются.
Спали жених с невестой (то бишь мы с Гудрун) на господском месте, но — вполне целомудренно. Так, поласкались немного. Но больше — говорили. О будущем. И о ней, Гудрун. Я узнал много полезного. Например, что в детстве Гудрун приходилось не очень сладко. Всё внимание матери было обращено на Свартхёвди (естественно: сын, наследник), а она была так… Бегает тут что-то, с косичками. Вдобавок она — посмертная дочь, что тоже было поводом для унижений. Словом, лет до десяти жизнь маленькой датчанки была не очень-то радостной. Потом стало полегче: Свартхёвди вырос и стал ходить в вики, и мать наконец-то обратила внимание, что у нее есть еще один ребенок. Кроме того стало понятно, что Гудрун обещает вырасти красавицей…
Но всё равно она чувствовала себя не слишком уверенно (мало ли кому отдадут?), пока не увидела меня. И тогда… Ну просто любовь с первого взгляда!
Не то чтобы я поверил в эту любовь. Но уже как-то ориентировался в местных понятиях и легко мог увидеть себя со стороны — глазами юной девушки. Вокруг трутся женихи-деревенщина. Сыночки бондов, щенки при богатеньких папашах… А тут — храбрый викинг, весь в белом, со шлейфом из неупокоенных душ убитых врагов. Да еще надменная матушка явно демонстрирует гостю уважуху, что на памяти Гудрун случилось всего однажды — по отношению к посетившему усадьбу несколько лет назад Хрёреку-ярлу.
Словом, влюбилась. Раз и навсегда.
Ну вот и славно! Если девушка хочет себя в чем-то убедить, убедит наверняка. Так что примем как данность. А тему с королевичем благополучно занесем в список ошибок молодости. Несправедливо, конечно. Эйвинд-то любил ее по-настоящему. И понимал куда лучше, чем я. Всё понимал, даже то, что немереная жадность Гудрун — не столько природное свойство характера, сколько — от неуверенности в завтрашнем дне.
Эх! До чего ж жалко, что мы с ней не успеем пожениться до моего отъезда! Но здесь так не принято. Свадьба — такое мероприятие, к которому положено готовиться долго. Богов задобрить, гостей наприглашать… Как ни настаивал Свартхёвди, Рунгерд не разрешила. У ее дочери всё должно быть по правилам. Иначе не видать нам благосклонности богов. Вот ее с папой Свари обвенчали наспех — и что из этого вышло?