Белый ворон Одина
Шрифт:
В большом количестве присутствовали щиты, клинки и наконечники копий. Смятые обломки доспехов лежали вперемешку с узорчатыми блюдами, отделанными перламутром. Серебряные звери скалили золотые клыки, изящные птицы из слоновой кости таращили янтарные глаза, а миниатюрные танцовщицы изгибались на алебастровых постаментах.
Ближе всего к нам лежали: здоровенный рог тура, оправленный в серебро и яшму; серебряное ожерелье с порфировыми камнями; массивный серебряный кубок с двумя ручками и затейливым украшением из серпентина, а также маска с аметистовыми глазами, очевидно, снятая с античного шлема.
Я наблюдал, как Финн поочередно поднимает эти предметы и, подержав в руках, снова роняет на пол, словно не в силах удержать сокровища в онемевших пальцах. Затем он выдрал из скованной морозом кучи серебряное блюдо размером с доброе колесо. Он долго рассматривал сложный растительный орнамент: виноградные грозди чередовались с лилиями и пальмовыми листьями, меж листьев прятались крохотные птички с рубиновыми глазами — и все сливалось в бесконечном переплетении плодов и бутонов. Из блюда струйкой посыпались монеты, и этот маленький водопад наполнил подземелье серебряным звоном.
Я смотрел, как он стоит на коленях — мой гордый побратим, никогда и ни перед кем не преклонявший колен — и плечи его сотрясаются от сдерживаемых рыданий. Я не знал, отчего он плачет — от осознания безмерности свалившегося на нас богатства или же от мысли, что все наконец-то закончилось. Что многолетняя охота за сокровищами, которую вело Обетное Братство, в результате увенчалась успехом.
Возможно, он оплакивал погибших товарищей. А может, просто не мог поверить, что, несмотря на многочисленные трудности и лишения, мы все же дошли… Не знаю. Я не спросил, а Финн не сказал. Да он, пожалуй, и сам не знал, что скрывается за его слезами. Так или иначе, вид плачущего Финна стал для меня подлинным потрясением. У меня было такое чувство, будто небо над моей головой внезапно обрушилось.
Медленно тянулись минуты… Наконец Финн очнулся. Он благоговейно водрузил серебряное блюдо на прежнее место и, вытащив меч из ножен, воткнул его в кучу серебра. Затем склонил голову и, опершись на рукоять Годи, стал бормотать слова молитвы:
— Всеотец! Услышь слова благодарности, которые обращает к Тебе один из Твоих посвященных. Преданный Тебе воин пришел сюда, чтобы обратить речь к Тебе и к своим побратимам, которых уже нет в живых. Пусть донесутся до них мои слова: «Еще не сегодня, но уже скоро». Тебе же приношу я нашу благодарность и вслух называю Твои имена…
И Финн стал вслух перечислять эти холодные и мрачные имена, одно за другим. Странно, но я не ощущал никакого священного трепета. Наверное, мне следовало проявить больше благочестия, как-никак я был годидля моих хирдманнов… Но я уже имел опыт общения с Одноглазым и не испытывал потребности благодарить его. Да, он привел нас сюда. Но мы заплатили дорогую цену… и заплатим еще. В этом я почти не сомневался. Поэтому я не стал вслушиваться в молитву Финна, а воспользовался мгновением, чтобы оглядеться по сторонам. Краем глаза я заметил нагромождение каких-то бревен и осторожно — чтобы не поскользнуться на обледеневших каменных плитах — двинулся туда.
Это оказался заваленный вход в наш туннель. Тот самый, по которому мы попали в гробницу семь лет назад, когда впервые пришли сюда с нашим предводителем Эйнаром Черным. Я вспомнил, как, стоя на этом месте, Иллуги Годи взывал к богам и молил, чтобы те помогли нам удержаться против черного призрака, в которого превратилась Хильд. Увы, боги остались глухи к его молитвам, и ответом Иллуги был лишь плеск воды, поступавшей в могильник.
Словно наяву, увидел я, как отчаянно барахтаюсь в глинистой жиже, пытаясь пробиться сквозь туннель. А по пятам за мной гонится обезумевшая Хильд. Помню, как она размахивала мечом, все круша на своем пути в страстном желании добраться до меня. Какой-то из ее ударов обрушил опоры туннеля. Земля просела, навсегда похоронив под собой Хильд и запечатав вход в могильник. Так что я был неправ, когда решил, будто образовавшееся озеро полностью затопило гробницу. Действительно, дождевой поток хлынул в балку — как и было задумано, как всегда происходило в сезон дождей, — но внутрь кургана просочилась лишь малая толика.
Торчавшие из стены бревна как раз и были теми опорами, которые обрушила Хильд. Я положил ладонь на промерзшую древесину, но ничего не почувствовал, кроме адского холода. Если Хильд тогда и впрямь погибла, тело ее должно лежать совсем близко — в каких-нибудь футах или даже дюймах от того места, где я сейчас стоял. Я вновь прикоснулся к стене, ощутил ее стальную неподатливость и понял, что не сумею преодолеть этих дюймов. Никогда мне не докопаться до правды. Проклятая Хильд так и не выдаст мне своей тайны.
— Вавуд и Хрофтатюр, Вератюр и Гаут, — произнес Финн заключительные слова и умолк.
Затем поднялся на ноги, опираясь на свой Годи. Двигался он тяжело, по-стариковски.
— Клянусь молотом Тора! — вымолвил Финн, качая головой. — Нет, ты только погляди на это!
Я подышал на пальцы, чтобы хоть немного согреть их. Затем мягким движением положил руку на плечо побратима. Он вздрогнул, словно очнувшись от дивного сна.
— Орм, мальчик мой! — воскликнул Финн, подымая с земли факел и сжимая в руке Годи. — Теперь я, по крайней мере, могу сказать: я был там и сам это видел.
Я заглянул ему в глаза и уловил в них лихорадочный блеск.
— Да, я видел это, — повторил Финн, надувая щеки. — Все серебро мира! И теперь все знаю. Именно так, мальчик: я все знаю.
Мы медленно двинулись в обход огромного зала, заваленного сокровищами. Идти приходилось по узким извилистым проходам, напоминавшим крутые балки. В неверном свете чадящих факелов наши фигуры отбрасывали причудливые тени. Нам с Финном и так было не по себе, а тут еще череп Аттилы нагонял жути. Казалось, будто своими пустыми черными глазницами он наблюдает за всеми нашими передвижениями.
Мы наткнулись на Ламбиссона в одном из ближайших темных переходов. Вернее, это он на нас наткнулся — выполз на четвереньках из какого-то дальнего угла, очевидно, привлеченный светом факелов. Подойдя поближе, мы увидели, что он восседает на куче серебра. В основном там было всякое мелкое барахло типа монет, колец и браслетов, которые можно сложить в ведро. Ламбиссон сидел неподвижно и чрезвычайно напоминал сумасшедшую лягушку, вскарабкавшуюся на камень.
— Брондольв! — позвал я, осторожно приближаясь к нему.