Белый ворон Одина
Шрифт:
Обезумевшие от горя псы выскочили на улицу. Они бросались на прохожих, грызлись между собой и с другими псами. Ах, как им хотелось растерзать коварного Мартина, но, увы, того уже и след простыл. И с тех пор псы вечно дерутся друг с другом, а объединяются лишь для того, чтобы пуститься в погоню за каким-нибудь котом. Они до сих надеются разыскать своего старого знакомца и отомстить ему за предательство. Псы ополчились на весь кошачий род, и люди — если, конечно, это мудрые люди — должны последовать их примеру. И пусть вас не вводит в заблуждение крест на шее. Ибо далеко не всякий, кто носит крест, является праведным христианином.
Вот такой поучительный оказался конец у истории Олава. Навряд ли он развеселил слушателей. Лишь у меня одного вырвался горький смешок, но никто меня не поддержал. Наступившую тишину нарушало лишь завывание ветра. Внезапно над головой у нас что-то промелькнуло, и люди испуганно зашевелились, оглядываясь и чураясь на все стороны.
— Прекратите! — сердито воскликнул Мартин. — Это всего-навсего сова вылетела на охоту… — Затем, помолчав, добавил: — Вот что бывает, если слушать этого проклятого мальчишку. Я же предупреждал!
Люди вокруг виновато молчали. Многие втянули голову в плечи, словно готовясь к долгой, полной опасностей ночи. Монах бросил неласковый взгляд на Воронью Кость и сам перекрестился.
— Если у тебя есть такой христианский амулет, — подал голос трясущийся от холода Тирфинг, — сейчас самое время его использовать, монах.
Мартин в ответ лишь негодующе покачал головой. Остальные подавленно молчали.
— Хорошая история, — прошептал я мальчику немного погодя. — Думаю, она достигла своей цели.
Олав вскинул на меня серьезные глаза.
— Сова велела мне завтра быть настороже, — без улыбки сказал он. — Кое-что произойдет, и мы должны быть готовы.
Он снова уставился на языки пламени в костре. А я почувствовал, что по спине у меня пробежали мурашки. Как и всякий раз — когда перегородка между мирами истончалась и духи мертвых вплотную подступали к живым.
И я снова подумал: странный он человек, этот Воронья Кость. Может, пару часов назад он и казался обычным девятилетним ребенком… Сейчас же я готов был поклясться, что разговариваю с древним и умудренным старцем.
Поутру мы обнаружили Тирфинга мертвым. Он так и остался сидеть, завернувшись в обледеневший плащ, возле темного пятна кострища. Лицо Тирфинга выглядело куском белого мрамора, ресницы смерзлись и превратились в серебристую бахрому.
— Счастливчик, — промолвил своим тихим певучим голосом Олав.
Люди вокруг недовольно нахмурились — слишком уж незавидная, с их точки зрения, участь выпала пришлому нурману.Хег даже потянулся, словно намереваясь отвесить затрещину мальчишке, но потом передумал. Бывший тралл еще не успел свыкнуться со своей вновь обретенной свободой и зачастую вел себя как раб.
Мартин поднялся со своего места (там, где он сидел, тоже остался темный кусок земли с замерзшими березовыми полешками) и принялся расталкивать полусонных спутников. Те выглядели вялыми, двигались медленно, словно под водой. Тогда к делу подключился Торкель. С помощью злобных проклятий и щедрых оплеух ему удалось растормошить людей и вернуть их в наш мир. По правде говоря, он выглядел не слишком гостеприимно — этот самый наш мир. Больше всего он напоминал ту первозданную вселенную, которую асы сотворили из тела Имира. Серое, загнутое по краям небо плавно переходило в бесконечную заснеженную равнину — ну чем не внутренности черепа инеистого великана?
У нас осталась всего одна лошадка. Несчастное животное стояло, понурив голову, тело сотрясала крупная дрожь. Его впрягли в телегу, и Мартин велел нам занимать свои места.
— Нечего им бездельничать, — подал голос Друмба. — Лошадь сама не вытянет такой груз. Пусть вылезают и толкают телегу сзади.
Пришлось тащиться в конце обоза. Онемевшее от холода тело плохо слушалось, каждый шаг отдавался вспышкой боли в моей бедной голове. Встречный ветер нес с собой мелкую снежную крупу, которая беспощадно секла щеки, набивалась в глаза и нос. Я сначала даже не расслышал, что Воронья Кость обращается ко мне.
— Что бы ни случилось, — говорил мальчик, глядя на меня снизу вверх, — не пугайся. Я вчера увидел на дереве сороку. Чуть позже к ней присоединился большой ворон. Они сидели вместе и наблюдали за нами. Затем ворон согнал сороку, и они вместе улетели.
Ворон — сорока? Слова Олава доносились будто издалека, и я никак не мог взять в толк, о чем он толкует. Парень, похоже, совсем помешался на проклятых птицах. А может, просто сошел с ума…
Наверное, мысли эти отразились на моем лице. Потому что Олав улыбнулся — губы потрескались, отчего рот выглядел кроваво-красной щелью на узком, бледном личике — и снизошел до объяснений:
— Сорока — это птица Хель, тоже наполовину белая, наполовину черная. Она олицетворяет погибельную, разрушительную красоту. Ну, с вороном все ясно — он принадлежит Одину. Отсюда и смысл послания: сегодня Один вмешается и помешает Хель забрать нас с собой.
— Ну, что ж, — пробормотал я сквозь клацающие зубы, — по крайней мере соломенная смерть [4] нам не грозит.
— Если Норнам будет угодно, — ответил Олав, — нам вообще не придется думать о смерти.
4
Т. е. спокойная смерть от старости в собственной постели, презираемая всеми викингами.
Я смотрел, как Торкель возится с постромками, пытаясь прикрепить их к хомуту. Он почти преуспел в этом занятии, когда воздух разорвал пронзительный, вибрирующий вопль.
Друмбе повезло: он зачем-то обернулся, и стрела, нацеленная ему меж лопаток, угодила в плечо.
Следующую стрелу поймал Торкель, который по-прежнему стоял возле лошади с упряжью в руках. От удара он пошатнулся, но остался стоять на ногах, только еще больше разозлился.
Всадники возникли из заснеженной пустыни, подобно призракам. Они сами и лошади были облачены в белые балахоны, что делало их невидимыми во время пурги. К тому же снежный покров приглушал стук копыт. Так что мы самым постыдным образом прозевали их появление и очнулись уже под градом стрел. Всадники разделились на две группы и с обеих сторон обогнули березовую рощицу, у которой мы остановились на ночевку. И вот теперь они галопом неслись на наш крохотный лагерь, не оставляя нам никакой надежды.