Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
— О-ей! — присвистнул я удивленно. — Высоко же ты метишь! Хочешь занять место шамана?
— Араваки лишились шамана, — ответил он напевно, не прекращая трещать надо мной мараками. — Аравакам нужен шаман.
— Ты в этом уверен, дружище? — выразил я сомнение.
— Нужен! Нужен! — забормотал он убежденно, а лицо его при этом исказилось гримасой исступления. — Скажи, кто убил злого шамана, твоего врага?
— Ты!
— Кто направил руку Арипая! Кто направил глаз ягуара!
— Ты! Но ведь череп ягуара — мой.
— Зато мои руки повесили
— Ты?
— Разве не тебе я обязан тем, что ты защитил меня у горы Грифов, когда другие снова хотели меня бросить? Разве не ты лечил мою ногу, искусанную кайманом?
Отвечая вежливостью на его вежливость, я в тон ему добавил:
— А кто спас ребенка Ласаны от яда, а мою душу от бесчестия?
Арасибо хрипло рассмеялся — смеяться иначе он не умел, — спрятал мараки в мешок и, надев на голову маску, без лишних слов выскользнул из хижины: вероятно, в преддверии знаменательного для него дня он просто хотел заручиться моим расположением.
Минутой позже Ласана внесла завтрак. Как и прежде в Сериме, она и теперь жила с матерью и ребенком подле моей хижины. С ее приходом в хижине словно вспыхнул свет, а я так и онемел от удивления: Ласана была разодета как никогда. Верхняя обнаженная часть ее тела была увешана множеством ожерелий из ярких разноцветных плодов и гирляндами из ароматных красных цветов. Ласана в отличие от большинства индианок была на редкость стройной, с тонкой и гибкой талией. Тело ее, умащенное сегодня благовонными маслами, источало приятный аромат. Черные волосы, вымытые в кокосовом молоке, ореолом обрамляли лицо, нежные губы расцветали в мягкой улыбке, влажный блеск глаз чаровал и был подобен чистому бездонному омуту. Восходящее над озером солнце розовыми лучами высвечивало все очарование Ласаны, и никогда прежде она не была так прекрасна, как в это утро.
Я не вымолвил ни слова, но заметить мое восхищение было нетрудно. Разложив на широких листьях завтрак, Ласана не ушла. Она стояла посредине хижины в гордом своем великолепии и, чуть смущаясь, молча радовалась впечатлению, какое на меня произвела.
Я тоже молчал и лишь взглядом спрашивал, по какому поводу столь необычный наряд. Она не выдержала первой и, нарушив молчание, прошептала:
— Сегодня у меня великий день.
— И у тебя тоже? — весело рассмеялся я. — За сегодняшнее утро это уже второй случай!
— Сегодня мой праздник! — опять повторила она.
— Не мукуари же? Ведь женщины не принимают в нем участия…
— Нет… я переселяюсь…
— Куда, Ласана?
— В твою хижину.
Я внимательно взглянул ей в глаза. В них не было ни капли насмешки. Она проговорила это очень уверенно, спокойно, словно речь шла о каком-то пустяке.
— Хорошо, хорошо, — в тон ей деловито ответил я, — конечно, моя хижина больше вашей и удобнее.
— Не то! — прервала она меня, качнув головой. — С нынешнего вечера я буду твоей женой.
— О-ей! Вот так чудеса! Это ты сама вдруг так решила, никого
— Я спрашивала.
— Кого, меня?
— Я говорила с Манаури. Он согласился.
— Ах, он согласился! А я? Меня вы спросили?
— Тебя… Но ведь ты… Я думала, Ян…
Бедняжка страшно смутилась, и теперь я уже стал хозяином положения. Я сделал вид, что крайне озадачен ее предложением, и это мое удивление выглядело весьма для нее обидно. Она не знала, как его истолковать, и, пожалуй, впервые за все время утратила обычную уверенность в себе. В глазах ее метнулись искры протеста.
— Если ты отказываешь мне в своей хижине, я могу…
— Совсем напротив, я сам приглашаю тебя к себе. Во всяком случае, — придал я тону своего голоса как можно больше лукавства, — во всяком случае, для меня будет намного удобнее, если ты станешь готовить пищу в моей хижине, а не приносить ее со стороны…
Резкая морщина меж сдвинутых бровей женщины с полной очевидностью свидетельствовала о приближающейся буре. Однако выражение гнева и обиды на смуглом лице отнюдь не лишало его прелести.
— Я всегда буду готовить тебе вкусную пищу, со мной тебе не придется голодать, — проговорила она обиженно и тут же твердо добавила, сверкнув глазами: — Но я хочу, Белый Ягуар, подарить тебе сыновей, которые станут храбрыми воинами!
Она проговорила это с такой наивной простотой и жертвенной решимостью, что я тут же понял: «Хватит, натягивать струну больше не следует».
Сбросив с лица маску показного недовольства, я проворно вскочил, привлек Ласану к себе и, прижав ее голову к своей груди, проговорил:
— О-ей! Да будет так, как хочешь ты!
Видя, с каким неописуемым облегчением она приняла мои слова, я не преминул шутливо заметить:
— Но наперед обещай: все важные вопросы мы будем обсуждать вместе, вдвоем…
В роще, под пальмами бурити соорудили тольдо для старейшин. Из-под тенистого навеса было удобно обозревать весь ход мукуари. Около полудня я отправился на торжество вместе с Ласаной. По обычаю женщинам возбранялось находиться поблизости, но Ласана пользовалась особым уважением и имела особые права. Все в Кумаке знали уже, что сегодня «ее» день, и поглядывали на нее с уважением.
К нашему приходу мукуари был в полном разгаре и длился уже несколько часов. Этот обряд имел мало общего с обычными ритуальными танцами, и, хотя участники исполняли танцевальные движения в такт гудящим барабанам, суть танца заключалась не в этом, а в избиении друг друга колючими прутьями. Все танцующие были в различных масках. Цель обряда была достаточна ясна: с одной стороны, умилостивить душу умершего, показав, какие страдания смерть его доставила живым, а с другой — и это было главным, душеспасительным, — раздавая удары направо и налево, отогнать душу умершего от людей на случай, если она замышляла против них злые козни. Принять участие в танце, продолжавшемся без перерыва целые сутки, должны были все взрослые мужчины племени.