Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
Когда человек наблюдал эти беснующиеся страшные маски и непрестанное их самобичевание, а в ушах его, не стихая, стоял ритмичный гул барабанов, невозможно было не поддаться впечатлению, производимому этим странным зрелищем. Оно невольно захватывало всех присутствующих, словно какой-то вихрь, лишало человека воли, приводило в странное состояние духа, и отделаться от этого не удавалось никакими силами. Человек словно подпадал под какие-то чары.
Понаблюдав за пляской довольно долго, я спросил у сидевшего рядом Манаури:
— В мукуари должны участвовать все? Без исключения?
— Да, все ставшие мужчинами. Я танцевал утром, в самом начале.
— А я?
— Ты, Ян? — Он задумался.
Под тольдо сидело еще несколько старейшин: Мабукули — вождь рода Черепахи, Уаки — глава рода Арара, Конауро — из рода Кайманов. Они тут же приняли горячее участие в решении вопроса, должен я или не должен участвовать в обряде, и не пришли ни к какому решению. Душа погибшего шамана, что и говорить, была могущественной, и он упорно старался меня уничтожить, но мои чары оказались сильнее его вероломства и его одолели. Может ли мне теперь чем-либо угрожать его душа?
«Нет!» — считали вожди, уверовавшие в мое могущество, другие же лишь качали головами.
Ласана, сидевшая чуть сзади меня, с напряженным вниманием прислушивалась к разговору, не произнося, однако, ни слова. Я повернулся к ней:
— А ты как думаешь?
— Ты должен танцевать! — ответила она не колеблясь.
— Ты думаешь, его душа может причинить мне вред? — удивился я.
— Нет, не может. Его жалкая душа не может сделать ничего плохого Белому Ягуару! — заявила она.
— Тогда зачем же мне танцевать?
— Чтобы… — она запнулась, подыскивая подходящие слова, — чтобы все видели: ты с нами душой и телом.
Среди вождей пронесся шепот одобрения.
— Хорошо! — согласился я и велел Ласане принести мне шкуру ягуара.
Когда она вернулась, я накинул на себя шкуру и подпоясался лианой, чтобы во время танца она не спадала. Голова моя целиком вошла в голову ягуара, и только спереди оставалось небольшое отверстие для глаз и рта. Мне подали прочную розгу, но я потребовал еще одну в левую руку.
— Хорошо, возьми две, — согласился Манаури, добавив: — И помни, чем больнее ты кого-нибудь ударишь, тем для него лучше и почетнее…
Очевидно, танцоры хотели сделать мне как можно «лучше и почетнее», ибо едва я оказался в их кругу и меня узнали по шкуре ягуара и росту, как несколько человек сразу набросились на меня. Я отбивался как мог и кое-кому изрядно всыпал, но досталось и мне. Мое одеяние доходило только до икр, а ниже ноги остались голыми. Мои партнеры быстро обнаружили это слабое место и тут же на него обрушились. Пытаясь хоть как-то уклониться от ударов, я как сумасшедший прыгал во все стороны, не выпадая, однако, из ритма, навязанного нам барабанами, и тем не менее мне изрядно перепадало.
Танец при всем кажущемся хаосе совершался в определенном порядке, танцоры двигались вперед по кругу диаметром около тридцати шагов. Для свершения обряда считалось достаточным обойти один полный круг. Поэтому, оказавшись наконец снова возле тольдо и раздав с веселым остервенением последние удары по сторонам, я исполнил тем самым свой долг и в несколько прыжков вырвался из круга.
Барабаны, словно в благодарность мне, перешли вдруг на оглушающий грохот и бешеный темп, а потом сразу опять вернулись к прежнему размеренному ритму. Я же поспешил поскорее занять свое место под тольдо. Все были довольны, но довольнее других казалась Ласана.
Ноги мои были сплошь исхлестаны, на щеке кровоточили две глубокие царапины. Рубцы на ногах тут же подсохли, а вот кровь на щеке Ласана несколько раз слизнула языком, и тогда царапины тоже стали подживать. Сидя на земле и ощущая нежное дыхание склонившейся сзади Ласаны, я невольно вспомнил, как несколько недель назад она спасала мне жизнь, высасывая змеиный яд из моей раны, и меня вдруг охватила такая нежность к этой преданной женщине, что я едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия.
Вскоре к нашему тольдо приблизилась группа индейцев и обратилась к старейшинам с вопросом, кто в племени будет шаманом вместо Карапаны.
— Сразу после окончания мукуари, — ответил Манаури, — мы соберем на совет всех жителей Кумаки и решим, кого хотим избрать шаманом.
— Мы знаем, кого хотим избрать, — твердо заявили воины. — Арасибо.
— Следует спросить мнение и жителей Серимы, — возразил верховный вождь.
— В Сериме нет никого, кто был бы лучше Арасибо, — не уступали воины.
— Мы хотим Арасибо. Разве ты против него, Манаури?
Индейцы, разгоряченные танцем, проявляли настойчивость. Манаури вопросительно взглянул на меня.
— Разве нам обязательно нужен новый шаман? — спросил я с притворной наивностью.
— Обязательно, обязательно! — отвечали они, не представляя, как может быть племя без шамана.
— Нет, нам, людям из рода Белого Ягуара, мне кажется, шаман не нужен, — заметил я.
— О-ей, нашему роду не нужен! — Манаури чуть выпятил губы.
Сидевшие вокруг нас вожди других родов встретили его слова хмуро, усмотрев в них стремление как-то выделиться, а Мабукули, глава рода Черепахи, хотя и близкий друг Манаури, не выдержав, вспыхнул:
— Ты, значит, считаешь, что другие роды хуже вашего?
— Не хуже, Мабукули, но у нашего больше опыта. Ты ведь знаешь, сколько пришлось нам пережить испытаний в рабстве…
— Это я знаю, — ворчливо согласился Мабукули.
Манаури вновь взглянул на меня и спросил:
— Что скажешь ты, Белый Ягуар?